— Через месяц после свадьбы муж вдруг понимает, что ты вкалываешь на работе так же, как и он, если не больше, а по вечерам валишься с ног от усталости. И до него доходит, что розовая мечта о вкусных ужинах из трех блюд, сказках Шахерезады и прочих прелестях разбивается о действительность. И тогда в один прекрасный день ты замечаешь следы чужой пудры у него на рубашке, подозрительно долгие разговоры по телефону с неизвестным абонентом, которого муж почему-то называет Иван Иванычем и при этом предательски краснеет. А потом из-за пустячного конфликта вдруг уходит из дома… Может, рано или поздно он поймает свою мечту за подол, но ты-то становишься снова одинокой бабой…
Бессонова замолкает и несколько минут сосредоточенно ест. А я исподтишка наблюдаю за ней.
У нее крылатые брови и переменчивые глаза. Еще вчера они казались серыми, а сейчас я замечаю, что они уже зеленые с золотистыми искорками. Выступающие скулы, длинные блестящие ресницы, капризные губы и роскошные темно-русые волосы…
За кофе я решаюсь:
— Нина, как вы думаете, ваш муж…
— Вам интересно, не сбежал ли он? — ресницы ее вздрагивают. — Если и сбежал, то до первых заморозков. На нем была легкая куртка, а что-нибудь потеплее он вряд ли сможет купить с первой зарплаты. Со второй тоже.
Тогда я рассказываю, что увидел на вешалке.
— Значит, — она прикусывает губу, — он оказался хитрее…
Мне неловко. Мужья иногда сбегают от своих жен, и тут я, конечно, ни при чем. Но делается это, как правило, с меньшей помпой. Во всяком случае, быть свидетелем довольно тягостно.
Потом мы вместе идем к вешалке.
— Я еще вчера заметила — на вас был плащ — совсем как у Бессонова. Он ведь скоро должен был в него влезть — погода… Недавно перевесила к себе в шкаф — хотела пуговицу пришить, да забыла. Вот он и перепутал. Он рассеянный, может сразу не спохватиться…
— Ничего, подождем до понедельника, — бодро говорю я, с трудом подавляя раздражение.
Дурацкое положение. Нина хочет что-то ответить, но, вижу, не может подобрать слова. Уж не извиниться ли она собирается за своего сбежавшего мужа?
Никогда не допускайте в сердце жалость — вы становитесь рабом тех, кого пожалели. Сочувствие — еще куда ни шло…
Зазвонил телефон.
— Вас, — зовет меня Нина. — Звонит Эдгар.
— Привет, — говорю я.
— Здравствуй, — вежливо отвечает Эдгар. — Слушай, у меня в шкафу стоят два отличных удилища со шведской леской…
— Так-так, развивай свою мысль.
— Конечно, теперь не самое удачное время для рыбалки, но я знаю прекрасный пляж и заводь, где в тихих омутах кое-что водится.
— Так чего же мы ждем?
— Это я и хотел спросить.
— Считай, что уже спросил. Где встретимся?
— Слушай, у тебя из окна видна церковь с золотыми куполами? Над рекой?
— Угу.
— Там и встретимся. Кстати, не забудь накопать червей.
— А ты малый не промах…
Когда я вернулся на кухню, Нины там уже не было, а возле моей тарелки лежал ключ. Я не стал больше задерживаться. Только натянул на себя оставшиеся в сумке теплые вещи.
Всегда стараюсь увильнуть от проблем, когда они возникают. Хотя бы на часок. Путеводной звездой мне были золотые купола церквушки.
За пустырем асфальт кончился, под будущее полотно был насыпан толстый слой гравия, и стояли большие оранжевые дорожные машины. От них пахло натруженным металлом и мазутом. За машинами притулился домик с резными наличниками, клумбой отцветших роз и ухоженным палисадником.
Я вспомнил просьбу Эдгара и остановился. В самом углу огорода, у забора, на рыхлой черной земле, лежал многообещающий серый лист шифера.
На крылечке сидела старушка лет под сто и с удовольствием уплетала морковку:
— Сударыня, — спросил я, — вы не позволили бы мне заглянуть вон под тот кусок шифера? Мы с другом собрались на рыбалку, и чего нам не хватает — так это наживки. Хороших дождевых червей. Уверен, я найду их именно там.
— Молодой человек, — она подняла голову, — сразу видно, что в вас романтики и отваги хватит на десятерых. Только неисправимый романтик мог обратиться к такой старой мегере, как я, со слова «сударыня»… Что же касается отваги — не тревожьте прах бедного существа…
— С нами крестная сила! Как такое может быть?
— Да-да, моя бедная серая кошка… Наверное, съела отравленную мышь. Соседи травили… — она нахохлилась и стала похожей на поблекшую моль.
— Какая грустная история, — я подпустил дрожи в голосе.
— И не говорите, — старушка встрепенулась и улыбнулась. — Хотите морковку?
— Благодарю вас, надо спешить. Меня ждет товарищ. Кроме того — долг чести. Пресловутые черви.
— Тогда выпейте хотя бы молока, а я пока принесу лопату. Думаю, вы найдете то, что надо, на моих грядках.
— Но там что-то растет?
— Пустое. Вы мне симпатичны больше тех чахлых огурцов, которые здесь так и не появились.
…Дальше дорога на рандеву петляла по заброшен ному полю среди пожухлых трав, потом стала взбираться на косогор, нырнула в тень деревьев и вывела к обрыву. Там, под старыми березами, ждал Эдгар. Он сидел на узловатом, выступающем из земли корне и курил сигарету. Рядом лежали чехол с удилищами и рюкзак.
— Тебя почти не пришлось ждать, — сказал он с ухмылкой.
— Скажи лучше, есть ли в этом болоте рыба?
К реке надо было спускаться по крутой, осыпавшейся под ногами тропинке. Заводь была тихая, спокойная, заросшая до середины ряской. На противоположном берегу паслись коровы, и до нас доносилось звяканье бубенцов и глумливое мычание.
— Здесь? — Эдгар обиделся. — Да здесь все кишит рыбой!
…Когда ловить дальше не имело смысла, я смотал леску и уселся на поваленное дерево. Скоро вернулся и Эдгар.
— Ну как? — я окинул его взглядом.
— Вот, — он достал нацепленных на кукан окуней и молодую щуку, из тех, что называют «голубое перо».
Щука была очень красивая, узкая и стремительная, как лезвие ножа.
— А у тебя? — спросил Эдгар.
— Поскромнее.
— Честно?
— Сам проверь.
Эдгар развязал мешок, сложил туда свой улов. Потом сел рядом, достал сверток, термос и газету. Разложил на ней ломтики копченого окорока, хлеб, кудрявые листья петрушки.
— Приобщайся, — посоветовал он.
Я кивнул и взял веточку петрушки.
— Ты что-то бледный, — заметил Эдгар, — плохо спал?
— Нет, мне грызет душу имущественная проблема, — я улыбнулся.
