- Потолковал бы он... Пижон, дешевка. Ты хоть знаешь, кто это?
- А в гробу я его видал, кто бы он ни был.
- Ну, в гробу мы тебя увидим, если ты захочешь с ним толковать. Это Сабаневский.
Немая сцена. Фамилия явно произвела впечатление на Саньку. Он как-то тяжело задумался.
- Слушайте, парни, я тут человек новый. Объясните мне, кто такой Сабаневский, чтобы и я ненароком не собралась с ним толковать. Ребята засмеялись. Дар снисходительно посмотрел на меня, вернее, на мою маечку с портретом Б.Г. и джинсы.
- Ты, Оля, не волнуйся. С тобой толковать он и сам не захочет. Ему, понимаешь ли, телеса в гарнире из меха и жемчуга требуются.
- Он что, такой бедный?
- Да нет... я даже поверю в то, что жемчуга он снимет, взамен алмазы повесит, но дело не в этом. У него просто взгляд поверх твоей головы поставлен. У него все - дамы, а ты...
Да уж. Вот чего нет - того нет. Не дама я. Вот же язва... и не обидишься ведь.
- ...А чтоб ты знала - Сабаневский бывший тренер сборной. Чемпион мира, олимпийский и так далее. Крутой боец был.
- Так был же... это все в прошлом...
- Да, конечно, теперь он - местная достопримечательность, но позвоночник Саньке сломать вполне еще может. Да и не в том беда... Темный он, неясный человек...
- Ой, парни, не делайте мне смешно, как говорят в Одессе. Тоже мне, граф Монте-Кристо!
- Да бог его знает. Но ведет себя соответственно, это точно.
Санька, не отрывая глаз от ресторанной двери, вдруг попросил:
- Дар, у тебя деньги есть? Завтра отдам.
- Во-первых, нет денег. А во-вторых, даже если бы и были, я тебе сейчас не дал бы!
- Это еще почему?
- Что я - не вижу? Туда намылился?
- Сдается мне, Дар, что не твое это дело...
- Ну чего ты там забыл? Ведь знаю, как все будет. Сначала сядешь за дальний столик, спросишь водки и соленый огурец, пить начнешь, да на нее пялиться, потом пойдешь приглашать на танец, плохо при этом стоя на ногах. Тебе брезгливо откажут. Ты попробуешь наскандалить, Сабаневский молча вышвырнет тебя из кабака и, между прочим, будет прав. Ты обплачешь все ступени, дожидаясь, когда они выйдут, но не дождешься, а уснешь возле колонны - прямо на холодном цементе. И если не придут дружинники и не вызовут ментовку, то утром ты поимеешь красивое воспаление легких. А дальше - представляешь? Неделю ты будешь валяться в бреду, призывая ее. Потом ваш участковый эскулап скажет над тобой отходняк, тебя уложат в гроб, и мы, рыдая, понесем его на своих плечах. Ты будешь лежать строгий и прекрасный, покинувший сию юдоль скорбей. Стихи свои ты завещаешь ей. Однажды ночью, в глубокой старости она вдруг надумает их прочесть. И восплачет, и раскается, бия себя в усохшую грудь, отдаст бриллианты в Детский фонд, а сама удалится от мира, дабы в тесной келье отмолить у Бога страшный грех - гибель юного поэта по ее вине...
Дар балагурил, но сам напряженно ловил взгляд Саньки. А тот улыбался насильственно, и лихорадочный румянец цвел на его щеках, и губы сохли в жажде и нетерпении. Безнадежен. Все симптомы налицо.
Этого мне только не хватало. Самый никудышный из вариантов, когда вот такой дворовый щенок влюбляется в юную пантеру из королевского зверинца. Чаще всего это плохо кончается.
И, между прочим, я в такую любовь не верю. Что-то тут есть от болезненной жажды самоутверждения.
И что я могу сделать? Взять огнетушитель и поливать Санечку, пока не остынет?
Я отложила все эти размышления на потом. А пока, изо всех сил болтая пустяки, мы увлекли Саньку от сияющего огнями ресторана, где сидел страшный Сабаневский с Темной Звездой.
На вокзале мы слопали по две порции чебуреков, после чего Санька собрался домой, а я поехала к Дару, чтобы получить для прочтения рукописи. Это просто удивительно, до чего легко молодые авторы раздают свои творения всем, кто соблаговолит проявить к ним хоть какой-нибудь интерес. У Дара засиделись, пили чай, трепались. Домой я возвращалась заполночь, и Дар меня не провожал. Я вообще никогда не позволяю себя провожать, потому что мне необходимо вот это время - от встречи с человеком до моего дома. Мне думать надо.
В городе было тихо - провинция рано отходит ко сну. Ни ветерка, листва садов кажется вырезанной из черного камня, облитого сиянием полной луны. Остро пахнет горячей пылью, горьким тополем и самой отчаянной парфюмерией: зацвела ленкоранская акация. Розовыми кисточками ее цветов засыпаны улицы. Розовыми кисточками и... белыми буквами.
Я вдруг поняла, что уже давно ступаю по строчкам стихов, написанным на бетонных плитках тротуара.
Крупные буквы строчек сонета блестящим ковром поднимались на две ступени крыльца, вели через парадный вход, небольшой вестибюль. Сонет заканчивался у двери, обитой вишневым дерматином, привалившись к которому спад Санька. Из его испачканных пальцев выкатился почти стертый кусочек мела.
Я представила себе, как вернется из ресторана Темная Звезда. Машина подкатит к самому крыльцу, стирая колесами сонет. Немного пьяная женщина, покачиваясь на высоких каблуках, войдет в вестибюль, быть может, заметит, что испачкала подол платья, досадливо отряхнет ладонью - и на мозаичный пол просыплется слово 'вечность'. У двери она остановится, чтобы найти ключи. И увидит Саньку. Спящего, беспомощного, нежного. Она отопрет замок, шипя сквозь зубы. А потом пнет мальчишку носком бальной туфельки и громко захлопнет дверь. А если за ней еще будет идти Сабаневский...
Тухлые дела. Заберу-ка я его отсюда. Если даже Темная Звезда не придет сегодня домой, Саньке утречком будет несладко понять, что она уехала с Сабаневским.
Как же я его потащу? А, ладно, глухая полночь, будем надеяться никто не увидит. Тем более - нам недалеко.
Я провела ладонями над телом уютно сопящего Саньки. Тело медленно поднялось в воздух, безвольно распрямилось, расправилось. Санька возмущенно фыркнул, потыкал кулаком воздух под головой, перевернулся на бок, поджав ноги. Я осторожно провела плывущее в невесомости тело сквозь дверь подъезда.
Так мы и проследовали по безлюдной улочке: я, вытянув левую руку с раскрытой ладонью, а над ладонью покачивался безмятежно дрыхнущий Санька. У перехода тело вдруг зависло, отказываясь двигаться дальше. Я напряглась - ни в какую. Санька упорно висел в полутора метрах над землей. Что такое? Я огляделась. Ну, конечно. Красный свет на перекрестке. Рефлексы у парня, однако...
Добрались мы благополучно. Но когда мы, так сказать, поднимались по лестничке в мансарду, неожиданно раскрылось окно во втором этаже. Высунулась лохматая голова Кешки. Глаза его были закрыты. Кешка душераздирающе зевнул во всю пасть, помотал головой и проснулся.
- А, это ты. Привет... Чего так поздно? Я ждал, ждал...
Тут он замолк, разглядев распластанное в воздухе тело Саньки.
- А... это... кто?
- Да так, приятель один.
- Перебрал, что ли?
- Угу.
- Бывает...
И Кешка скрылся. М-да. Феноменальный молодой человек.
В мансарде я пристроила Саньку в уголке. Он висел в сантиметрах двадцати над полом. Утром, когда он проснется, тело его успеет незаметно опуститься на оленью шкуру, служившую мне ковриком.
И снова кухня, чай, стопка совсем не того, что вы подумали, а просто стопка рукописей и... думы мои, думы!
Денек выдался. Полосатый 'Крокодил', тщательно скрывающий обиду Дар, который достаточно умен, чтобы не утешаться сознанием интеллектуального превосходства. Да еще эта Темная Звезда...
