- Дело не в этом, - Сказал Малков, - дело совсем не в этом. Чего он терзает ее? Ты догадываешься, о чем он сейчас говорит?
- Догадываюсь, - неопределенно ответил Важин. - Видимо, успокаивает...
- Эх ты, писатель. О деньгах он сейчас говорит!
- Мнительный ты стал, Сашка.
Болезненно мнительный.
- Ничего я не мнительный, - ответил Малков и ушел в дом.
А между тем Афганец был прав, Муравьев обрабатывал Марию. Он говорил:
- Ты понимаешь, что он хочет у тебя все отнять? Ты понимаешь, что мы не должны этого допустить?
- Мне ничего не нужно, - отвечала она. - Ничего. Я теперь совсем другой человек.
- Это так кажется, - убеждал Муравьев. - Ты же только первый день на свободе. Подожди, пройдет неделя-другая, ты вернешься в нормальное состояние, тебе захочется жить, а для этого нужны деньги, деньги и ещё раз деньги. А у тебя их не будет! А они должны быть, ты их заслужила. И если ты мне поможешь, мы эти деньги добудем. Для этого ты должна делать все, как я тебе скажу. Ты мне веришь?
- Верю... - безропотно и безрадостно отвечала Мария.
- Сделаем так, - сказал Муравьев. - Ты будешь жить у Афонина до тех пор, пока я тебя не вызову в Москву. Или я за тобой приеду, или Андрей с другом. Тебя привезут, я тебя проинструктирую, что надо делать.
А пока постараюсь обработать твоего муженька.
- Он не муж мне, - сказала Мария. - В том-то и суть, что теперь он не муж.
- Это дело десятое. Главное, ты законный владелец огромного состояния. И часть этого состояния мы у него заберем... Надеюсь, при этом ты меня не забудешь.
- Понимаю, - сказала Мария с печальной улыбкой. - Делайте, что хотите. Мне все осточертело.
Она смотрела на вязкую осеннюю реку. Мысли о Боге, о природе, о вечности не оставляли её. Вечность - продолжение жизни... А без жизни нет ничего, даже вечности. Надо жить, несмотря ни на что, думала Мария, отказ от жизни великий грех. 'Вотвот! - она поймала важную мысль. - Жизнь - это всего лишь ступень к вечности'.
Муравьев обнял её за плечи и повел к лесу.
- Повторяю, в Москве тебе появляться нельзя. Особенно в своей квартире.
- У меня её нет. У меня теперь ничего нет.
- Все будет. Все будет, как надо.
Видишь ли, при желании мы твоего Блинова можем раздеть догола. Но у этого варианта есть минусы. Во-первых, затянется волынка на месяцы, а то и на годы. Во-вторых, разоренный человек становится непредсказуем, он опасен, как раненый зверь. Возникает существенный риск. А риск теперь нам не нужен. Нам что нужно?
Ты страдала, я сутками из-за него работал, пусть платит.
- Гриб! - вдруг воскликнула Мария, увидев большой подберезовик. - Надо же, какой большой и какой крепенький!
- Подожди ты со своими грибами, - поморщился Муравьев.
- Не подожду. Этот гриб, может быть, дороже любого состояния.
- Мария, - серьезно сказал Муравьев, - мне не нравится твое настроение. Не нравится твой подход к нашему делу. Ты понимаешь, насколько оно серьезно? Ты понимаешь, какие силы стоят за твоим мужем и как мне трудно будет все организовать?
Ты что, думаешь, он спокойно отдаст тебе все? Он пойдет на крайние меры, и все это надо предусмотреть, рассчитать, знать, где надавить, где отпустить, где припугнуть. Опять же охрану себе обеспечить, и все это морока, морока, а ты - 'гриб... крепенький'.
Подожди ты со своим грибом.
- Не подожду, - повторила она. - Блинов - это ваша проблема, делайте с ним что хотите, я вам верю, я все подпишу и надеюсь, что вы про меня тоже не забудете.
- Не забудем, не забудем, - как бы отмахнулся сыщик.
План Муравьева был прост.
- Зачем тут мудрить, - вслух рассуждал он, прикидывая стоимость той недвижимости, что была записана на Марию. - Дом в Швеции, дом на юге Испании, дом в Квебеке и особняк под Москвой, на Рублевском шоссе. Но это уже мелочевка.
- Какой вы наивный, - сказала Мария. - Особняк на Рублевке стоит двух, а то и трех домов на юге Испании.
- Не может быть! Хорошо, сколько же в среднем у нас набегает?
- Набегает, - усмехнулась Мария. - В среднем каждый дом где-то по двести пятьдесят.
- Отлично! Получается круглая цифра. Что ж, с неё и начнем.
- Но это не главное... - задумчиво сказала Мария.
- Что же тогда главное? - настороженно спросил Муравьев. - Гриоы-ягоды?
- Акции. Я владелица крупного пакета акций 'Север-Никеля'... Ну ещё акции 'Росзолота'. 'Камазовские'
я не считаю... Да ещё кое-что просто лежит в Швейцарии под проценты.
- Вы не прикидывали, сколько все в сумме?
- Как не прикидывала, конечно, прикидывала. Этим летом на все акции 'набегало', - она сделала язвительное ударение, - где-то под полмиллиарда.
- Надеюсь, не рублей? - спросил сыщик и закашлялся, выбросил только что прикуренную сигарету и затоптал её.
- Если б рублей, Блинов и пальцем не пошевелил бы.
- Да-с, - произнес Муравьев, автоматически доставая новую сигарету. Признаться... - Щелкнула зажигалка, он долго прикуривал, прикидывая, до какой степени можно сейчас открываться. - Признаться, - повторил он, - такие суммы для меня несколько неожиданны.
- Понимаю, - кивнула Мария. - Я и сама не чувствую себя миллионершей. Да и по сути все эти ценности нажиты им.
- Им? - с металлическими нотами в голосе спросил Муравьев. - Но как они нажиты? И почему он тогда не записал их на себя?
- По вполне понятным причинам.
Вдруг Мария резко метнулась в сторону. Сыщик даже вздрогнул от неожиданности, но тут же услышал:
- А я ещё гриб нашла!
Они насобирали грибов и довольные вернулись в избу.
- Игорь, картошка-то у тебя есть? - спросила Мария.
- Конечно, есть. Без картошки разве здесь проживешь?
- Вот, будет нам и рыба, и картошка с грибами!
Сели за стол, за окном стало смеркаться. Афонин хотел запалить керосиновую лампу, но Мария остановила его:
- Давайте посумерничаем, мне так этот свет надоел.
'Конечно, конечно', - закивали мужчины, и Афонин поставил лампу на печь. В ожидании обеда глядели в окошко. По поляне бродила одинокая овца Машка, за поляной рос невысокий кустарник, за кустарником текла речка. В стороне темнел лес.
- Красота, - в который раз за день повторил Малков. - Так выпьем за это!
- Не забыть бы мне Машку домой загнать, - заметил Афонин.
Наконец картошка с грибами была готова. Пообедали, Афонин поставил на плиту чайник и приготовился слушать столичных гостей. Сумерки и водка располагали к душевной беседе.
Но гости примолкли, дымили мечтательно сигаретами, и только один Муравьев был радостно возбужден.
