— Да, Быра, конечно, гондон, — говорю я. — Только до дохлых доебываться мог — типа здоровый.
— Ну что, еще по одной? — спрашивает Бык.
— Разливай.
Допиваем сивуху и идем гулять. Дало неслабо, особенно Быку. Он идет, шатаясь, и все время куда-то пропадает.
— Где Бык? — спрашиваю я Вэка.
— Хуй его знает. Может, ссыт под забором или домой пошел. Да хуй на него — на своем районе ничего с ним не станет.
— Может, поищем его?
— Ну, на хуй.
Доходим до остановки, садимся на лавку. Откуда-то вылезает Миша Горбатый с двумя дружинниками. Я знаю одного: это папаша Севастьяновой. Она с нами училась до девятого, потом ушла в техникум. Говорят, мужик хотел стать следователем, но что-то там не получилось, и вот теперь ходит дружинником с ментами.
— Ага, в общественном месте в нетрезвом состоянии. — Миша Горбатый махает дружинникам. — Идите сюда. Забираем их.
Папаша Севастьяновой берет меня за руку, второй дружинник — Вэка. Но мне уже на все насрать.
Они приводят нас в ментовку. Я здесь ни разу раньше не был. В первой большой комнате — два стола и черно-белый телевизор. По телевизору показывают Юрия Антонова. Из-за помех его свиную рожу едва можно разобрать. За столом сидят еще двое дружинников и пьют пиво.
— Веди его в детскую комнату, — говорит Горбатый Севастьянову, и он ведет меня к двери в другом конце комнаты. За ней — коридор, а в нем еще несколько дверей. На одной ободранная табличка «Детская комната милиции». Севастьянов открывает дверь и толкает меня внутрь.
— Смотри, чтоб без глупостей, — и закрывает дверь.
В комнате горит тусклая пыльная лампочка без абажура. В другом конце — стол, над ним — портрет Ленина. У стены — несколько стульев. Я сажусь. Минут через десять приходит Горбатый.
— Ну что? Отправить тебя в вытрезвитель?
Я кручу головой.
— Ты разговаривай, а не мотай головой.
— Не надо, — говорю я. Язык как будто распух, и голос вообще чужой.
— А ведь мы можем. И еще штрафу тебе ввалим — появление в общественном месте в нетрезвом виде, а это уже мелкое хулиганство. Ты это знаешь?
— Нет.
— Ну, теперь будешь знать.
Он смотрит на меня. Я смотрю в стену.
— Ну что с тобой делать?
— Отпустите.
— А губа у тебя не залупится? Если бы мы всех отпускали… Где учишься?
— В семнадцатой.
— В каком классе?
— Девятом.
— А родители кто?
— Мама — бухгалтер, отец — культпросветработник.
— Ну вот. Нормальная семья. А зачем тебе эта шпана?
Я ничего не говорю.
— Ладно, составим бумагу в школу, пусть тебе там мозги пропесочат. Посидишь здесь, протрезвеешь, потом пойдешь тихонько домой. И смотри — чтоб без глупостей.
— Хорошо.
Бумага приходит в школу уже через несколько дней: поторопились, козлы. Я тусанулся — вдруг выгонят? Когда рассказал Быку с Вэком — они говорят: ну и что, пойдешь в вечернюю. Ничего не понимают пацаны. Какая может быть вечерняя школа? Родители охуеют, если я хотя бы десять классов в нормальной школе не закончу. Я же у них один. Они надеялись, что стану «нормальным», в институт там поступлю…
На классном часу — собрание, «разбирают» меня. Я знаю, что пацаны против меня ничего не скажут — им это не надо, а бабы повыделываются обязательно.
Начинает Классная:
— Я скажу что-то в некотором смысле банальное, но ведь так оно и есть на самом деле. Пропадает человек, просто пропадает. Ты ведь, Андрей, способный парень, из хорошей семьи. Мог бы хорошо учиться, а вместо этого якшаешься со всякой шпаной. Зачем тебе это надо?
Я молчу и смотрю в окно.
