элегантная, наполненная афоризмами, тропами и идиомами речь, вызывала поступательное помрачение взгляда простоватого Лехи. Лехино неуязвимое при обычных обстоятельствах самолюбие унижало не только то, что суть некоторых высказываний велеречивого Макса ему была недоступна, 'обидно было, что все бабы за столом смотрели в рот этому говнюку'.
А справа сидела будоражащая Ника. От неё исходил аромат, который щекотал ноздри и путал мысли. Леха знал женщин, а женщины знали его. Но Ника была другой, настолько другой, что его смятая в одночасье и разорванная, как письмо неверного супруга, молящего о прощении, чувственность вызывала толчкообразные движении в паховой зоне, рискуя разодрать в клочья тугой барабан джинсовой ткани. Но сладкоголосый конкурент не унимался. Было видно, что за столом шла немая борьба искрящегося интеллекта с железобетонной силой воли, ставка в игре сидела рядом, томно заводя ресницами в поднебесье одной ей ведомой думы. Движение головкой в сторону Лехи, обращенный к нему взгляд, вопрос, прорвавший бурлящий поток Максовой болтовни, и толчки в области паха стали переходить в землетрясение.
- Слушай, Леха, а как это тебя на филологический занесло? - Никины глаза выражали то ли интерес, то ли недоумение.
- Да мне батя сказал, что мне надо в институт идти. Я говорил, что хочу на банкира, чтоб потом у него в банке работать. А он мне говорит, ты - дурак, а там учиться надо, иди в литературный, там один мужик за экзамены отвечает, он мне бабки должен.
- Это, Ника, часто встречается, когда конвульсивные желания, порожденные противоречивыми импульсами, внезапно обрываются обнаженной, как правда, действительностью. Вот перед нами, возможно Риккардо или Смитт политэкономии, а его суровый, не признающий в нем таланта родитель толкает в объятия не нашедшей себе места среди девяти других музы филологии.
- Лабуду ты какую-то сказал, Макс. Сам ты Рикки Мартин, - встрепенулся Леха. - Мой батя, между прочим, МГИМО закончил и на трех языках хреначит.
- Я поражен. Но почему же не чувствуется благотворного влияния интеллектуала, обреченного передать свой могучий умственный запас генетическим путем?
- Потому что сидел он десять лет. А мать с ним не жила и мне на давала встречаться. А пять лет назад в больницу попала, и батя меня к себе взял.
Над столом нависло неловкое молчание, порожденное жутью услышанного рассказа. Только Ника, сощурив бездонье серых глаз, озвучила мучающий всех вопрос.
- А за что сидел-то?
- Валютные операции, - хмуро изложил подробности Леха.
- Так за это же не сажают, - вздохнула с облегчением Юля, которой казалось, что в острог попадают только за убийства.
- Сейчас не сажают, а в восьмидесятые 'вышак' давали, - пояснил осведомленный в вопросах юриспруденции Леха.
- Слава богу, наступила эпоха завоеванной демократии и тотальной реабилитации. На государственную службу призваны воры в законе, федеральная казна доверена подпольным фальшивомонетчикам, службах охраны засели выпущенные на свободу душегубы, - продолжал юродствовать Макс.
Взгляд Лехи нехорошо затуманился, кролик Банни вдруг заходил на его щеке в бодром танце из-за конвульсивного подрагивания каких-то лицевых мышц, а стиснутые кулаки были выброшены на стол, демонстрируя опасную мощь тренированного тела.
- Слушай ты, жертва аборта, заткнись, пока не огреб!
Леля вздрогнула, как будто бы оскорбленная звонкой, как пощечина, грубостью не относящегося к ней высказывания, её лазоревые глаза налились мольбой. Казалось, что если сейчас опять поднимется пена забродившего конфликта, она этого не вынесет, и сердце её будет разбито.
- Мальчики, не надо. Вы оба не правы. Ну, зачем так? Ведь мы конец экзаменов отмечаем.
Юля тоже выражала беспокойство. С одной стороны, ей до боли было жалко перманентно сиротствующего Леху, а с другой стороны внезапная симпатия, почти любовь с первого взгляда, уже проникала к ней в сердце, и она только и ждала момента, чтобы выразить свою преданность Максу. Одна Ника, продолжала сидеть прищурившись, проявив свое отношение к ситуации только тем, что переложила испускавшую едкий дымок сигарету из одной руки в другую.
Стало заметно, как занервничал Макс. Привыкнув сражаться в интеллектуальных боях, он совсем не знал, что надо делать, когда тебя просто бьют.
- Ладно, приношу свои чистосердечные до искренности и своевременные до неизбежности извинения. Я был не прав, в чем каюсь прилюдно.
Лехино, приподнявшееся было в боевую стойку тело, грузно осело, кулаки расплелись, а кролик Банни вернулся в статичное положение, зарывшись обратно в двухдневную щетину. Леха выхватил у разбуженной такой неожиданной резкостью Ники окурок, нервно притушил его в пепельнице и сказал, простым, без окраски голосом:
- Я заплачу...
Потом компания в молчаливой дурноте, прерываемой время от времени рассеянными повизгиваниями Юли, растворялась по домам. Скоро в машине остались только Ника и водитель.
- Ну, а тебе куда? - осмелившись положить руку на спинку сиденья, полуобнимая свой кумир, неуверенным голосом осведомился Леха.
- А я, красавчик, сегодня переночую у тебя, если не возражаешь... лишенным вопросительной интонации тоном, ответила Ника.
2
В квартире резким переливом надрывался звонок. Его трель глухо отдавала в пустой, освобожденной от мыслей, затуманенной героином голове. До Сони не сразу дошло, что это звонит телефон. Вихрь звуков носился у неё в голове, сплетаясь в сюрреалистическую фантасмагорию набросанных в беспорядке нот. Потребовалось минутное усилие, чтобы определить направление движения в сторону телефона. Потом ещё долгое, тяжелое мгновение, чтобы найти и приподнять трубку. Язык намертво прилип к гортани, затрудняя звукопроизношение.
- Кто это? - с усилием выдавила Соня.
- Узнала, тварь? - свинцовые пули слов выстрелили в пустоту Сониной головы.
- Кто это? - не осознавая бессмыслицы повторения, опять спросила она.
- Опять наширялась? - металл в голосе собеседника не исчезал и терзал пустоту в голове у Сони.
- Зачем ты звонишь? - Молния на секунду включила сознание, обдав тело жидким страхом, когда Сонин мозг опознал говорящего.
- Чтобы предупредить тебя, что если ты по собственному недоразумению вдруг пикнешь где-нибудь, то тебе опять будет больно, как тогда. Ты помнишь, как было больно?
- Помню... - прошелестев языком по обсохшим губам выдохнула Соня.
- А ты хочешь, чтоб было так же больно?
- Не хочу, - наконец уверенная в своем ответе произнесла Соня.
Голос в трубке умер, замигав короткими гудками конца связи.
Соня сидела на полу, больно подогнув ногу, но не чувствуя боли. Она смотрела на трубку и память её разрывали воспоминания, ожившие как всегда с фотографической точностью. Она вспоминала, как тогда было больно...
Утро Ники в чужих домах и постелях никогда не начиналось с яичницы и чашки кофе. Утро Ники всегда начиналось со звонка домой. Сдвинув с примятой груди безволосую конечность Лехи, она окунула руку в глубины своей сумки, валявшейся у кровати в ворохе одежды, чтобы выудить оттуда сотовый телефон. Леха потянул носом, выражая сонное беспокойство, но просыпаться не стал.
- Але, мама, это я.... - Ника знала, что через это все равно надо пройти.
- Шлюха! - неласково донеслось в ответ. - Кому какое дело, что это ты? Скажи это своему отцу - он тоже шлялся всю ночь. Ему интересно будет обменяться с тобой впечатлениями, - в голосе матери уже начинала появляться истерика. Ника скосила глаз на часы. 'Половина двенадцатого, - отметил мозг, и уже напилась'.
- Мама, я только хочу сказать, что я ещё жива, так что порадовать тебя нечем... - прорываясь, через поток пьяной многословности сказала Ника. На этом обычно диалог заканчивался, продолжаясь монологом растрепанной женщины со следами стираемой временем и алкоголем красоты на измятом, неровно
