- Скотина, я знала, что ты - скотина, но что такая! - Регина отчетливо поняла, что ломится в железобетонную конструкцию, и пробить её она не сможет, даже подогнав танк. Все рухнуло. Все потеряно. За те годы, что она снималась у Генриха, она не сделала никаких сбережений - было много соблазнов, все хотелось попробовать. Прорва денег уходила на тряпки у спекулянтов и рестораны. Теперь она осталась одна, без работы, по существу без денег, да ещё с ребенком у которого никогда не будет отца. Идти ей было некуда - о том, чтобы заявиться домой к маме не могло быть и речи. Еще тогда, когда она объявила матери, что переезжает жить к Шнуровскому, её мать - завуч школы и депутат райсовета - сказала ей, что она всегда была позором семьи, но позором терпимым. Теперь она переходит в новую ипостась - уличной шлюхи, соответственно от нее, отличника народного образования и педагога с тридцатилетним стажем она не получит ни помощи, ни участия. А прогноз, который её прозорливая мамаша дала на будущее, был почти полной аналогией той ситуации, в которой и оказалась Регина, спустя годы. Излишним было бы говорить, что за это время между ними не состоялось не единого телефонного разговора, ни мимолетной встречи, не случайно переданного через знакомых привета.
В связи с беременностью Регину не только 'уволили' с 'киностудии', но и, не смотря на проявленное сопротивление, выселили из барской квартиры Шнуровского на улице Качалова. Ей было выдано 'пособие по уходу за ребенком' из щедрого кармана биологического отца, и снята квартира - из соображений экономии в отдаленном районе нового строительства. У Регины была ужасная беременность - токсикоз мучил её постоянно, и, она все время надеялась, что у неё будет выкидыш. Ей помогала только одна подруга, уцелевшая ещё со времен её кинокарьеры у Шнуровского.
Родила она досрочно. Девочка вышла дохленькая, болезненная, не сразу закричала.
- Ну, малохольная, просыпайся, получай дитя на кормежку, - так оглашала палату своим зычным голосом дежурная нянька баба Таня, раздавая детей на кормление. Регина неохотно вставала, брала в руки туго упленутый кулек, содержащий крохотное голубоватое тельце. Она ничего не чувствовала, кроме свинцовой тоски и беспросветного одиночества. Присутствие ещё одного живого существа в её неопытных руках это одиночество только сгущало.
Девочка грудь не брала, да Регина и настаивала. Так, что её всегда уносили голодной. Нянька страшно ругалась 'Понарожали здесь, как кошки уличные, а дите и накормить толком не могут', но девочку жалела и докармливала её потом из бутылочки.
Больше всего раздражало Регину, когда соседки по палате, свесившись наполовину из окна, и напустив в палату весеннего воздуха, ворковали со своими мужьями, пришедшими потоптаться под окна роддома. К ней никто не приходил, ею никто не интересовался, она была никому не нужна. 'Но и мне никто не нужен', решила про себя Регина и направилась в кабинет главврача.
- Я хочу написать отказ от ребенка, - без преамбулы заявила она, едва только закрыв за собой дверь кабинета.
Главврач подняла на неё усталые глаза, спрятанные под толстыми линзами очков и спросила:
- А что так, мамочка?
Проглотив 'мамочку', Регина пояснила:
- Я не замужем, у меня нет средств к существованию, я не могу содержать ребенка.
- А когда ты в койку к нему ходила, у тебя все это было? - усталая женщина в белом халате встала из-за стола и подошла к Регине.
- Да, как вы смеете так со мной разговаривать? - задыхаясь, произнесла Регина.
- Я - смею. Я тут таких, как ты каждый месяц по полдюжины вижу. И у всех обстоятельства. А в доме малютки уже мест нет для отказников. Что же это мы в мирное время сиротство разводим. Да ты посмотри на себя - девка молодая, здоровая. Бог тебе дите подарил, а ты бросить его хочешь, осиротить. А ты в детском доме хоть раз была? Ты этих детей, которые на каждую женщину с криком 'мама' бросаются, видела? Иди, Осмолина, подумай еще. Тебя только через неделю выпишем, за девочкой понаблюдать нужно. Вот тогда и решим.
Сжав кулаки Регина выбежала из кабинета. Бросилась на кровать в палате и беззвучно зарыдала. Принесли детей - она кормить отказалась. Нянечка долго ещё ворчала в коридоре, что 'таким вот кукушкам не место в советском роддоме'. Регина уже приняла решение, и менять его не стала бы, если бы на пороге палаты в один прекрасный день не появился бы Генрих Шнуровский с огромным букетом гвоздик. Регина лежала ничком, подогнувши под себя худые ноги и уставившись пустым взглядом в плохо прокрашенную неровность больничной стены.
- Ну, где тут моя любовь, принесшая мне наследника, пардон, наследницу, что, конечно, один хрен? - шумно вошел Шнуровский. Своим появлением он заставил палатных обитательниц оторваться от своих будничных занятий и с удивлением поднять глаза на Регину. Шнуровский прямым шагом штабного офицера направился в угол, занимаемый Региной, по дороге хлопнув по ягодичным мышцам 'мамочку', висевшую в окне, и балагурившую со своим 'топтуном'.
- Смотри, кишки простудишь? - пояснил он ей в ответ на вздернутые до бровей удивленные глаза.
- Что-то, девушки, у вас тут не весело. Кто у вас тут главный по культмассовой работе?
- У нас тут нянька, баба Таня по культмассовой главная. А по семейно-патриотической ещё не назначили. Вот, поэтому у нас тут и лежат бабоньки, к которым ни одна живая душа не приходит, - ответила за всех пожилая роженица, принесшая в мир седьмое дитя, чье семейство во главе с тщедушным мужичонкой по совместительству мужем, страшно, видимо, гордившимся своей такой мужской неуемной потенцией, каждый день приходило потоптаться под окна, громко гомоня наперебой обо всех семейных новостях.
Генрих непрозрачный намек понял, но в дискуссию ввязываться не стал, махнув устало рукой в сторону матери - героини.
- Регина, детка, здравствуй, это я - отец твоего ребенка к тебе пришел. Собирай свои пожитки, мы покидаем эти стерильные стены, и едем к родному семейному очагу.
Регина была оглушена. Ей показалось, что в проеме открытой двери мелькнули тяжелые линзы, прятавшие внимательный и вопрошающий взгляд. Поймав солнечный зайчик из коридорного окна, они исчезли, осталось только укоризненное видение главврача, будто бы говорящее: 'Видишь, Осмолина, и муж, оказывается, у тебя имеется, а ты родного ребенка хотела государству подкинуть'. Мысли путались, она не могла не только принять решение, но даже осознать происходившее. Ее угнетенное воображение много раз воспроизводило картины её будущей жизни, но там, на этих нечетких скетчах никогда не было Шнуровского. И вот теперь он тут, собственной персоной, и собирается увезти её домой.
Второе явление Генриха в её жизни никак не было связано с внезапным потеплением чувств или запоздалым осознанием отцовского долга. Причина заключалась в том, что коммерческая активность подпольного кинематографиста вдруг дала сбой, Генрих был своевременно предупрежден, что 'пора сворачивать балаган и ложиться на дно'. Предупредить было гораздо легче, чем сделать. Шнуровский поломал голову пару дней, а потом его вдруг осенило, что ему совсем не надо растворяться в сибирских лесах, чтобы не угодить в тюрьму. Все, что ему необходимо было сделать - это просто немного перевоплотиться.
Так, спустя три месяца, на свет появился Генрих Осмолин - руководитель фотоателье 'Милый образ', молодой, счастливый отец и нежный, заботливый супруг. С порноиндустрией на время, правда пришлось покончить, но Генрих верил в свою звезду и знал, что придут времена, когда его неоспоримый режиссерский дар опять понадобится сановным любителям запретных утех.
3
Сопливое московское лето пронеслось, как обычно, стремительно. И вот уже граждане стали потихоньку возвращаться с теплых морей к привычным городским делам. Студенчество, известно, отправилось в классы, чтобы, ломая зубы, грызть гранит наук. Теплая компания, состоящая из божественной Ники, многословного Макса, бескомпромиссного Лехи и девочек Лели и Юли, шумя и смеясь, радовалась встрече. Восторг сменялся удивлением, радость кокетством, нетерпеливое ожидание сонливым утомлением. Не хватало только Сони, про которую, как ни странно, все ещё помнили.
Ника поворачивалась в разные стороны, чтобы остальные могли получше рассмотреть, как ровно лег испанский загар на ноги и на спину, намекая на то, что и те места, которые обычно остаются белыми, у неё тоже равномерно и густо подкрашены щедрым испанским солнцем. Еще Ника не скупилась на подробности, рассказывая о том, как классно ей помогал скрасить досуг мускулистый массажист Марко, обнаруженный ею в одном из развеселых местечек гостеприимной Барселоны. Этот Марко, по словам Ники, был удивительно
