— Для твоей шеи? — хмыкнул я. Он глянул искоса и буркнул:
— Не для шеи, а для стихов…
— Это для каких же?
Ерошка поддал ногой очередную пробку. Вздохнул:
— Которые… я сочинил.
Я помолчал, переваривая информацию. Надо же — он сочиняет стихи! И сказал очень осторожно:
— А про что они?
— Ну, так… про обезьяну…
— Из-за которой ты ногу ободрал? — вспомнил я.
— Не… Про другую. — Ерошка шел сбоку от меня, с опущенной головой, на которой все еще сохранялась «интеллигентная» прическа.
Я сказал с прежней осторожностью:
— Может, расскажешь… стихи-то?
Ерошка не стал упрямиться. Лишь спросил тихонько:
— Смеяться не будешь?
— Я, по-твоему, кто? Полная скотина?
— Ну ладно… — И, не поднимая головы, он забубнил на ходу. Негромко, но разборчиво:
Он попыхтел, словно закончил тяжкую работу. И буркнул:
— Ну вот… все…
— М-м… у тебя несомненный литературный дар, — сказал я почти честно.
Он хихикнул — знакомо так, «по-ерошечьи»:
— Есть в кого…
— Это в кого же?
— Мало ли… А тебе понравилось?
— Да… Ощущается в твоих виршах этакая… драматическая струна…
Ерошка вдруг развеселился:
— Чего-чего? Это же дурацкие стихи! Шуточные! А ты думал, в них душевное страдание? Ха!..
Я хотел сгрести его за кофту и дать тумака. Или поступить как с Мотей. Но этот «Кикимора» отскочил и заприплясывал в трех шагах.
— Иди сюда, пиит недозрелый! А то хуже будет! — зверски сказал я.
Он, танцуя, вытянул руку:
— Смотри! Вон столовая.
Мы подошли. Дверь была распахнута, но поперек прохода висел шнурок с табличкой «Обед».
— Кому обед, а кому шиш без масла, — резюмировал я. Впрочем, без большой досады. Запах, доносившийся из полутемного помещения, не повышал аппетита: кислая капуста и вчерашняя вермишель.
Ерошка примирительно взял меня за рукав.
— Дядя Слава, да ну ее, столовую. Пойдем на Катерную пристань. Там есть один человек, мой знакомый. Он в это время всегда варит обед. Хватит на всех…
— Что за человек? — спросил я без удовольствия.
— Ну, заведующий пристанью, дядя Жора. Он с дядей Альбертом учился в одном классе…
— Слушай! Но ты же знаешь, что никакого дяди Альберта нет! И не было…
Ерошка опять весело отодвинулся.
— Дяди Альберта нет, а дядя Жора есть.
— С тобой не заскучаешь, — только и сказал я.
— Ага… — выдохнул Ерошка, но уже без прежней веселости.
…Мы прошагали через новые многоэтажные кварталы, которые были мне совсем незнакомы. И снова оказались на берегу — неподалеку от похожего на крепость монастыря. Здесь берег был особенно высок. И он спускался к воде не просто крутыми откосами, как помнилось мне с малых лет. Теперь откосы эти перебивались длинными террасами, по которым тянулись одноэтажные улочки с тесовыми крышами, с рябиной и сиренью в палисадниках. Вот удивительно: улицы старые, с кривыми домишками явно довоенной постройки, а я их не помню…
Да, но как же не помню, если знаю, что верхняя называется Тополиный Скат, средняя — Лесосплавщиков, а нижняя — Лодочная!
Я тряхнул головой. Пространство охотно перелистнуло еще один прозрачный слой, и то, что было странным, стало обычным (только Малогда ли это или уже нечто другое?).
Когда-то на Лодочной, в кривом и приземистом доме с мезонином, обитала пожилая дама, которую звали Нина Адольфовна Кирхгоф. (И кто-то еще там обитал, но я не помню.) Нина Адольфовна была давняя знакомая моего отчима. По его поручению, а также и по своему интересу, я регулярно ходил к ней за книгами. У Нины Адольфовны была большая библиотека из книг, сохранившихся еще с «до революции». Для отчима я выбирал тяжелые тома Сенкевича (Артур Сергеич любил исторические романы), а для себя — Майна Рида и Стивенсона с индейцами и пузатыми парусниками на пестрых, с позолотой, обложках.
Я брал увесистый клеенчатый портфель с прочитанными книгами, чтобы обменять их на другие, брал крючок-каталку из толстой проволоки и обруч от бочонка и отправлялся в путешествие.
Лодочная улица мне нравилась. На ней было много домиков с причудливыми крылечками, хитрыми чердачными надстройками и овальными «венецианскими» окошками. У заборов подымались джунгли уличных трав с пушистыми головками и желтыми соцветиями. С одной стороны громоздились на круче, над домами и заборами, сарайчики, баньки и голубятни. С другой убегали к реке — с ее плотами, буксирами икатерами — береговые откосы. Они, как пыльно-зеленой шубой, укрыты были бурьяном, крапивой, полынью…
Однако путешествие всегда было связано с риском. Послушный каталке обруч беззаботно прыгал передо мной по упругим доскам тротуара, но портфель предупреждающе чиркал по ноге жесткой чешуей потрескавшейся клеенки: не зевай, гляди по сторонам.
Потому что в любую минуту могла появиться компания, которой командовал некий Стаська Язвицкий.
