Не хотелось мне дипломатничать. И лень было, и… горьковато стало.
— А вот так… Разные мы оказались. Я хотел, чтобы у нас был ребятенок, а она желала светской жизни. И сделала аборт… небось, знаешь, что это такое…
Он только хмыкнул. Конечно, современный ребенок…
— И ты ее прогнал?
— Просто расстались. Причем не сразу и по-мирному… Не мог я дальше…
— Потому что она будто предала… да? — понимающе сказал он.
Вот уж не думал, что когда-нибудь стану обсуждать эти проблемы с десятилетним сорванцом. Но чего только не случается, если в Синем Треугольнике узлами перетянуты пространства и события… Или Заяц уже отпер ящик и развязал узлы? От него всего можно ждать…
Я сказал честно (и даже в горле щекотнуло):
— Понимаешь, я ждал: будет, мол, мальчонка или девчурка… а вместо этого…
Помолчали мы, и под мирным солнцем горькие мысли снова быстро исчезли. Но не совсем. Потому что Ерошка спросил:
— А ты хотел, чтобы кто был:
— Я… да лучше, чтобы сразу оба. Так ведь случается иногда.
— Но хлопот-то сколько… — серьезно заметил Ерошка. Словно речь шла о реальных планах.
— Ну и пусть, — так же серьезно отозвался я.
— Тогда что… тогда уже пойдем, наверно? — Ерошка легко вскочил. Поднял из травы и накинул на себя кофту.
Мне еще не хотелось уходить. Но Ерошка… может, он спешит куда-то? В самом деле, сколько он может нянчиться со мной!
Перед уходом я попрощался глазами с церковью. Теперь она была с целым, покрытым зеленой краской куполом, с большим крестом из тонкого золоченого кружева. Неподалеку от нее стояла новая, тоже белая колокольня.
Обратная дорога показалась более короткой и легкой. Хотя на пути опять попадались тележки с панелями и хмурыми возчиками.
— Ерошка, а почему они снова едут навстречу? С грузом!
— Наверно, потому, что туннель кольцевой, — не очень-то понятно откликнулся он.
От пристани мы решили идти верхними улицами — хватит прибрежной экзотики. На мостках рядом с дебаркадером помыли ноги, я наконец обулся, и мы двинулись по лестнице, что вела вверх от дощатого речного вокзала. Лестница была извилистая, скрипучая. Время от времени она прерывалась площадками с некрашеными перилами и скамейками. На полпути мы присели отдохнуть. Ерошка сел боком к перилам, положил подбородок на занозистый брус. Стал смотреть куда-то за реку. Его плечо остро торчало под пыльным обвисшим трикотажем.
— Замучился ты со мной, — нерешительно сказал я. Он шевельнул плечом:
— Да нет, все о'кей… — Это молодецкое «все о'кей» прозвучало у него как-то не по-настоящему. Потом Ерошка встряхнулся, начал машинально приглаживать облизанной ладошкой растрепанную прическу. Посмотрел на меня, рассмеялся, разлохматил себя снова. Но мне показалось, что за смехом его — какое-то беспокойство.
— Тебе небось домой пора. Наверно, уже волнуются: куда ты девался…
— Кто волнуется? — бесцветным голосом отозвался он.
— Ну, кто… не знаю… — (Может, он сирота?) — Или дядя Альберт тебя одного дома оставил, когда уехал?
Ерошка поставил пятки на скамью. Обнял колени, уткнулся в них подбородком. В таком положении развернулся ко мне лицом. Серо-зеленые глаза стали очень темными. Даже тени появились под ними.
— Какой дядя Альберт? — с усталым вздохом сказал Ерошка.
— То есть… как какой…
Он выговорил, глядя в упор:
— Ну, неужели ты не понял до сих пор? Никакого дяди Альберта нет.
Холодок прошел у меня под рубашкой. Потому что я сразу поверил, понял:
Однако, все еще цепляясь за прежнюю реальность, я попытался спорить:
— А как же дом, у которого мы были? Крыльцо… Они чьи?
— Понятия не имею… — искренне сказал Ерошка. И сильно пожал плечами. Потом левой рукой взялся за оттопыренный мизинец на ноге, стал шевелить его и внимательно разглядывать.
— Послушай, а… сарай? Мой чемодан там…
— Нашел о чем думать… — бормотнул он.
«Но у меня же там рубашка чистая, носки, бритва. Я не могу ходить обормотом, как ты! И вообще, что все это значит…» — запрыгали в голове заготовки правильных фраз. Вместо этого я тихо спросил:
— Тогда объясни: зачем ты пришел на вокзал? Он оставил в покое мизинец. Глянул исподлобья.
— А ты… так ничего и не понял?
Глаза были все те же — темные, с тенью под нижними веками. Но вроде бы мелькнули в зрачках желтые искорки. И я спросил, приблизив к нему лицо:
— Ерошка, ты кто?
Он сбросил пятки со скамьи. Отвалился спиной к перилам, раскинул по ним руки. Стал совсем другим Ерошкой — спокойно-озорным, без всякой печали.
— Посмотри как следует! Разве не видишь? Я — это ты.
Вопреки всякой логике его неожиданное озорство передалось и мне. Будто самое главное было теперь — победить в веселом споре.
— Ничего похожего! Вот ни настолько! — Про оттопыренный мизинец я помнил, но осторожно умолчал.
— Конечно! — обрадованно согласился он. — Потому что я состою как раз из того, чего у тебя никогда не было. Оно в тебя не влезло, когда тебя делали, и осталось, как лишние детали. И пошло на меня.
Я не сдержал ехидства:
— Боюсь, что это не лучшие детали…
— Ну, как сказать! Кое-что тебе не помешало бы!
— Например? — уязвленно сказал я.
— Помнишь, как в моем возрасте ты ужасно боялся ос и шмелей? А я запросто ловлю их в кулак.
— Не было такого! Никогда я не боялся!
—
— В каком еще Ермильске! Даже и не слыхал про такой!
— Ох уж… — брызнул Ерошка насмешкой.
Мне бы рассердиться, но вместо этого в голове началась беспомощная сумятица, как при дремотных видениях иных пространств и головоломок: задержать, запомнить хоть какую-то деталь! Разгадать…
Я отчаянно прислушался к себе, к шелесту ветра в береговой траве, к гудкам катеров и тепловозов. Может, пространство перевернет еще один лист, и тогда все станет ясно?
Однако ничего не случилось. А Ерошка болтал босыми ногами и поглядывал выжидательно.
— Послушай… а сам-то ты где живешь? С кем?
На него опять словно тень легла. Не грусть, но озабоченность какая-то. Серьезность.
— Не все ли равно… Я, может, еще и
Что за дурацкая философия? У такого-то малька!
Но я не стал его поучать и воспитывать. Вместо этого поверил, что он и правда никуда не спешит. Никуда не хочет уходить… Потому что не к кому?
В обычной реальности я, конечно же, занялся бы выяснениями и расспросами. И повел бы ершистого пацана домой. Но сейчас действовали законы Синего Треугольника (завязанного к тому же узлами). В его пространствах жила логика снов (порою более закономерная и понятная, чем в моей прежней бестолковой
