— Откуда ты знаешь про Точку?
— Но ты… но вы же сами про нее сказали недавно… — Ерошка неловко посопел.
— Я?! Ничего подобного.
— Ну вот! Сказали, а теперь отпираетесь… — Похоже, он обиделся.
— Ну ладно, — примирительно вздохнул я. — О чем разговор. На Точку так на Точку. Посидим там, отдохнем…
Ерошка сразу обрел прежнюю жизнерадостность. Подскочил:
— Ну а как?! По верху или у воды?
— Решай, как лучше.
— Внизу труднее, но интереснее…
— Тогда пошли вниз.
Деревянной извилистой лестницей мы спустились к воде. Здесь была плавучая пристань паромной переправы. От нее по прибрежному песку тянулась в сторону пассажирского порта тропинка. Но скоро она пропала среди выброшенного водой мусора: коряг, автомобильных покрышек, лодочных обломков, разных спасательных кругов и (непонятно, почему) битых пластинок от старых патефонов.
Я поднял один обломок. Это была знаменитая старинная «Рио-Рита». Мамина любимая мелодия. Когда я был маленьким, под эту музыку мы встречали Новый год. А сестра на домашних вечеринках танцевала под нее с Мотей Гольдштейном и другими одноклассниками…
Мотив «Рио-Риты» тут же включился у меня в голове. И ненавязчиво звучал там во время всего путешествия до Точки.
А путешествие становилось весьма… р-романтическим (черт бы побрал этого мальчишку!). Ветвистые коряги лежали все гуще — порой настоящие завалы. Иногда путь преграждали кучи гнилых деревянных ящиков и разбитых бочек. Тропинка появилась опять, но тянулась теперь не по песку, а по сырой глине, в которой вязли ступни. Мне пришлось разуться и подвернуть джинсы. (Кто увидит — подумает: «Вот понесло взрослого дурня заодно с бестолковым пацаном».) И свернуть было некуда: слева вода, справа крутые, заросшие бурьяном откосы без всяких лестниц и тропок. Ерошка, посапывая, шагал впереди.
— Ерофей, — тяжело обратился я к трикотажной спине с надписью «CICIMORA». — Ты когда-нибудь слышал про Ивана Сусанина?
Он, не оглядываясь, засопел громче и виноватее.
— Ага, слышал… Потерпи, скоро выберемся на сухое…
И мы выбрались наконец. Через дыру в бетонной изгороди — на территорию порта. Здесь было почти пусто. У дебаркадера — ни одного судна. В небе с пухлыми белыми облаками замерли два крана. На пристанских путях лязгали вагоны и что-то покрикивал в мегафон диспетчер, но это в отдалении, а рядом с нами лишь галдели воробьи — они прыгали по лежавшим у кирпичного склада контейнерам и по груде ящиков, от которых пахло соленой рыбой…
Я решил было ополоснуть с трапа ноги, обуться и подняться по пристанской лестнице на Пароходную улицу. Хватит приключений! Но Ерошка расстроился чуть не до слез:
— Дядя Слава! Не надо! По верху знаете какой дальний путь! А здесь уже недалеко! И будет легче, вот увидишь… ой, увидите…
— Сударь, — сказал я, покоряясь судьбе (или хитростям Синего Треугольника). — У тебя на языке то и дело прыгает желание говорить мне «ты». Ну и говори. Это лучше, чем все время ойкать…
Он очень-очень обрадовался, странно даже:
— Правда?! Можно?!
— На здоровье… Я еще не столь уж солидный мужчина. К тому же мы с твоим дядюшкой давние приятели, а ему ты наверняка не говоришь «вы»…
— Кому не говорю? — почему-то удивился он.
— Дяде Альберту.
— Кому?.. А! Да, конечно… — и он запрыгал, отклеивая от ступни прилепившийся клок бумажной упаковки. Дальнейшая дорога и правда сперва показалась легче прежней. Потому что мы пошли по рельсовым путям. Хмурый стрелочник поглядел на нас, но ничего не сказал. Мы миновали товарный состав, от которого пахло конским навозом, и бодро зашагали по шпалам. На них от солнца выступила смола, она прилипала к голым подошвам. Это было не противно, а даже приятно.
«Исполнилась мечта о детстве, — хихикнул из густого осота у насыпи Травяной Заяц. — Шлепаешь босиком…»
«Ну, вот что, друг любезный, — отозвался я строгим тоном. — Ты или кончай играть в прятки и пойдем вместе, или — брысь домой».
«Лучше я «брысь», — опять хихикнул он. В осоте мелькнул полосатый хвост. (И с той минуты Травяной Заяц долго не давал о себе знать.)
А Ерошка вдруг сказал:
— Не потерял бы он лёпы. Они ведь у него тоже без шнурков.
Я не стал удивляться и говорить «о ком это ты?».
Звенела солнечная тишина. Пахло рекой и железной дорогой, мир и спокойствие были в моей душе, Ерошка вдруг показался удивительно славным пацаном, почти родственником. Негромкая «Рио-Рита», что звучала у меня в голове (или опять же в душе?), обещала почему-то увлекательные и неопасные приключения. И слово «ласковость» снова шевельнулось у меня в памяти…
Но так было недолго. Рельсовые пути плавно повернули направо и ушли под обрыв, в черный полукруглый туннель. А нам с Ерошкой осталась хлипкая узкоколейка. Вот уж поистине «узко…» — шириной с приставную лестницу, по которой лазят на крышу. Она тянулась между водой и откосами, по прибрежной полосе, а полоса эта снова делалась захламленной, глинистой, заваленной корягами, а то и ржавой колючей проволокой. Порой рельсы со шпалами провисали над заполненными жидкой глиной провалами, как настоящие, перекинутые через ямы лесенки. Того и гляди ухнешь в эту жижу. Я шел за Ерошкой и в опасные моменты придерживал его за плечи (тонкие, будто и правда гардеробная вешалка). Ерошка не возражал, сопел благодарно.
Иногда узкоколейка ныряла под кривые дощатые навесы. Под ними валялись по сторонам ржавые катера с пробитыми днищами, пароходные трубы и части гребных колес. Видел я и несколько якорей — большущих, вполне морских. Наверно, остались от той поры, когда реки были полноводными и до Малогды ходили с моря крупные купеческие барки.
Скоро оказалось, что, несмотря на хлипкость и заброшенный вид, этот рельсовый путь — действующий. Навстречу нам стали попадаться низкие гулкие тележки на колесах-роликах. На каждой стояли две плоские бетонные панели, составленные домиком. Ростом с меня. Толкали эти нелегкие сооружения сумрачные небритые дядьки. Нам приходилось уступать дорогу. Дядьки однако не ругали нас. Терпеливо ждали, когда мы найдем в стороне от колеи местечко посуше. Потом один оглянулся, устало спросил:
— Закурить не найдется, люди хорошие?
— Не курю, — виновато сказал я.
— А пацан тоже не курит?
— Тоже! — слегка ощетинился Ерошка.
Дядька, однако, не заметил его сердитости. Сказал миролюбиво:
— Ну, оно и ладно…
— Куда они катят такую тяжесть? — спросил я, когда тележка отъехала.
— Это облицовка для туннеля, — со знанием дела разъяснил Ерошка. — За рекой строят Институт времени. Частицы времени будут разгонять в кольцевом туннеле, и эти плиты — для него.
На меня так и повеяло близостью Синего Треугольника. Но я проговорил обычным тоном:
— А почему вручную-то возят? Вроде бы не восемнадцатый век…
— Наверно, боятся, что мотовоз тут провалится…
Рельсы вывели на мостик, что перекинут был через овражек, в котором валялись друг на друге гнилые лодки. За мостиком началась покрытая высохшим тростником низина. Река отошла влево, откосы — далеко вправо. Ерошка, видать, не хуже меня знал дорогу. У столбика с жестяной ржавой табличкой прыгнул со шпал в трескучий тростник, и там обнаружилась тропинка. Она вела к невысокому бугру, который зеленой
