меня. ' Вот мои документы',- говорю я и протягиваю бумажник. Красные с жадностью кидаются на них и читают. К сожалению, они малограмотные и плохо в них разбираются, но впечатление большое. Мои слова о командировке, пропуске ЧК и прочие рассказы подтверждаются. Видно было по всему, что у 'красных кубанцев' произошло разделение. Одни продолжают кричать: ' Спрятал документы! Ты хотел нас обмануть!' ' Да почему же спрятал? И с какой целью?' - говорю я. Один из них хочет сорвать с моей руки часы, но другой красный его останавливает: ' Нельзя, отдай! Троцкий издал приказ не убивать пленных и не отбирать от них вещей'. Часы остаются на моей руке. Но почему-то в этот момент, 'мордастый кубанец' манит меня на улицу, где стоит запряженная лошадью линейка, и говорит мне: ' Проедемся!' ' Ну, что же проедемся', - отвечаю я с какой-то бровадой, чтобы показать, что ничего не боюсь. Но другой боец останавливает меня: ' Что ты, - говорит он мне тихо, он тебе на болоте голову отрубит, это ему ничего не стоит. Не в первый раз уже!' А на мордастого кричит: ' Пошел вон! Нечего тебе тут делать!' Тот действительно куда-то исчезает, уезжает на своей линейке. Во время моего допроса, в самый неожиданный момент, появляется председатель Снагостского волостного совета Кирилл Дюбин. Это мужчина лет сорока пяти, высокого роста, с короткой бородой, в высоких сапогах, с ним рядом два милиционера из местного участка. Присутствие Дюбина и милиционеров действует на 'кубанцев' сдерживающе. С другой стороны они торопятся, они и так потеряли со мной много времени, у них приказ куда-то спешно уезжать. Видимо они рады передать меня со всеми документами и отобранными деньгами Дюбину и его помощникам, а сами уезжают. Я обращаюсь к Дюбину и говорю: ' Они хотели меня убить'. ' Не бойтесь, - отвечает он, - они уехали, а милиция Вас не тронет'. - ' А что будет дальше?' - ' Пошлют на расследование'. Милиционер уводит меня. Проходим мимо сельской церкви. Огромное для села здание белого цвета в стиле ампир(15) Мне хочется перекреститься, но я не решаюсь, как бы этим не выдать кто я такой. В это время с юго-запада опять раздается канонада, она короткая, гораздо ближе, чем вчера и первая за сегодняшний день. Мне показалось, что в верстах пяти. У милиционеров встревоженные лица. ' Видите, какое положение. Неудивительно, что вас арестовали', - говорит он. Скоро мы приходим в помещение волостной милиции.
Глава 5
В Красном плену
Хохочут дьяволы на страже,
И алебарды их - в крови.
В.Я. Брюсов
Снагостская волостная милиция помещалась в большом крестьянском доме. Мы вошли в обширную комнату, и милиционер, ни о чем меня не спрашивая, сел за стол и стал составлять протокол о моем аресте. Я тоже сел на стул. Видно было, что милиционеру по его неграмотности было трудно составлять протокол. Он долго трудился, наконец, закончил и предложил его мне для ознакомления и подписи. Вот его краткое содержание (опускаю многочисленные ошибки): ' 15 сентября 1919 года в 3 часа дня был задержан по подозрению в шпионстве в селе Снагость красноармейцами первого Красного кубанского полка Всеволод Александрович Кривошеев и передан Снагостской волостной милиции с найденными на нем документами и деньгами для расследования'. Против такого содержания протокола возражать было трудно. Скажу более: вероятно, по неразвитости милиционера, протокол был составлен в выгодном для меня духе. Так, там было опущено, что я был задержан не просто в Снагости, как было написано в протоколе, а когда я шел из Снагости в Глушково, то есть к самому фронту. Причина ареста, в этом протоколе не была конкретизирована и выражалась крайне не определенно как ' подозрение в шпионаже'. О потере и находке документов ничего не отмечалось, а от этого впечатление о необоснованности ареста еще усиливалось. О том, что 'я шел за солью', тоже ничего не сказано. Я подписал протокол. Думаю, что от пережитых волнений, мне вдруг захотелось пить. Впрочем, я с утра ничего не ел и не пил. Я попросил милиционера, не могу ли я выпить стакан воды. Он кликнул хозяйку дома, хохлушку лет тридцати, и сказал ей, чтобы она мне дала напиться. Женщина позвала меня в большие открытые сени, настолько далеко, что милиционер не мог слышать нас. Она вынесла мне кувшин с холодным молоком и с сочувствием и сожалением в голосе сказала: ' Как это Вы, паныч, попались?' Я был растроган и произнес: ' Ничего, ничего, еще может и обойдется'. Хохлушка скептически и грустно покачала головой и произнесла тихо: ' От них не так-то легко уйти'. Напившись вдоволь молока, я вернулся к милиционеру, который вскоре повел меня в волостную каталажку, недалеко от здания милиции.
Это была небольшая продолговатая полуподвальная камера, оставшаяся в наследство от ' старого режима', с каменным полом, без всякой мебели с одной дверью и небольшим окном в ней на узкой стороне камеры. Оконце было без стекла и перегорожено накрест железными брусьями. Возможно, что в прежнее время в этой камере протрезвляли пьяниц. Уже начинало темнеть, когда меня туда привели, потом заперли в ней на ночь и поставили охранять мужика в тулупе, с топором за поясом вместо ружья. Через некоторое время принесли для меня кусок черного хлеба и воды. Всю эту снедь мужик просунул мне сквозь оконце. Я попытался заговорить с ним, но он ничего не отвечал. ' Эх, ты! сказал я ему. - И говорить боишься!' Очевидно, ему так сказали. Ничего другого не оставалось, как лечь на каменный пол и спать. Было холодно, но от усталости я быстро и крепко заснул.
Когда я проснулся, было уже светло. Опять солнечный хороший день. Часам к восьми милиционер пришел за мною. Меня посадили на линейку, впереди кучер, позади милиционер с винтовкой, я посередине. Привезли в Кореново, где сдали Кореневской волостной милиции. Поместили в одной из внутренних комнат дома скорее городского типа. В прежнее время это был особняк состоятельного человека, жителя этой местности, а теперь реквизирован под управление милиции. Открытая дверь комнаты выходила в коридор, никакой охраны не было видно. У меня мелькнула мысль: бежать! Но это было слишком рискованно. Не известно, куда вел коридор, а у выхода из дома стоял, наверняка, часовой. Может быть, и не стоит так рисковать, подумал я, ведь после находки моих документов мое положение не было безнадежным. Через два-три часа меня опять вывели и под охраной красноармейца, с винтовкой посадили в открытую теплушку узкоколейки Коренево-Рыльск. Хочу уточнить, что от Коренева, кроме большой железной дороги на Киев и Курск, в западном и восточном направлении идет еще небольшая узкоколейная дорога. Она тридцать верст длины в северном направлении до уездного города Курской губернии Рыльска. Вот по ней мы и поехали.
Красноармеец, с винтовкой за плечом, сел на краю открытой двери теплушки, свесив обе ноги снаружи и, казалось, рассматривал пейзаж. Опять приходит мысль: столкнуть бы красноармейца в спину с поезда и потом бежать. Но нет, это невозможно. Во-первых, я на такой поступок не способен, не решусь, и не сумею столкнуть, а потом, куда бежать без документов? ( Они были у красноармейца.) Через полтора часа прибываем в Рыльск. На этот раз меня ведут к большому городскому каменному зданию. В нем полно народу. Что там помещается, точно не понял, вероятно, комендантское управление города Рыльска.
Через толпу меня проводят в отдельную комнату. За столом сидит какой-то большевицкий начальник. Волосы взъерошены, расстегнут воротник рубашки, вид полусумасшедшего. Перед ним стоит в развалку другой военный. Как выясняется, он просит дать ему отпуск, так как у него тяжело заболела мать. Большевик кричит на него и, жестикулируя, ораторствует: ' Что такое мать? Ты должен служить революции, все оставить, всем пожертвовать. Пусть умирает! Революция важнее всего!' Военный смотрит на начальника с презрительно- иронической улыбкой, почти как на помешанного, и сквозь зубы говорит: ' Как это так, пожертвовать матерью? Что значит, пусть умирает? Да никогда в жизни!' Спор между ними продолжается. Один истошно, истерически кричит, другой спокойно и с насмешкой отвечает, наконец, начальник, заметив наше присутствие, берет у конвоира бумаги и просматривает их.
' Дело о шпионстве! - восклицает он. - Вот это да! Ха, ха, ха!' Он громко смеется: ' Хорошее занятие, нечего сказать! Поздравляю!' ' Совсем не шпионство', - возражаю я. ' А, что же тогда?' - ' Да, вот я поехал за солью...' начал я свой рассказ. ' За солью, дико закричал сумасшедший, - так значит, спекуляция!? А это совсем плохо. Значит ты или шпион, или спекулянт?' Я знаю, что обвинение в спекуляции легче, чем в шпионаже, а поэтому продолжаю говорить о 'соли'. Начальник подписывает какую то бумагу и передает конвоиру. Тут я решил обратиться к начальнику : ' Я со вчерашнего дня ничего не ел. Нельзя ли у вас получить немного хлеба?' ' Нет у меня никакого хлеба!' - отрезает начальник. Меня выводят в соседнюю большую комнату. Ждем в толпе некоторое время. Какой то красноармеец (вероятно он слышал мой разговор с начальником) манит меня пальцем, и я иду вслед за ним в пустую соседнюю небольшую комнату. Там он неожиданно для меня, достает из мешка большую буханку хлеба и отрезает огромный кусок: ' Вот возьми себе. Только никому не говори, за это строго наказывают'. Искренне благодарю его. Кто он? Просто добрый человек или втайне сочувствующий белым? ( может он догадался кто я)
Прошло около сорока минут и меня повели по городу в Рыльскую уездную милицию. Большое каменное здание тюремного типа. Очевидно, там до революции была полиция. Меня помещают одного в довольно
