совсем не тот, каким я его представляла, боже мой, какие у него грустные глаза, неужели и таким людям может быть когда-нибудь плохо, а ему, наверное, плохо, он смеется вместе со всеми, разговаривает, подпевает всем, но это такая тоненькая скорлупа, в глазах совсем другое. И это так не похоже на то что о нем рассказывают.
- У вас очень грустные глаза.
- Это просто форма глаз такая.
- Не думаю.
И тогда глаза у него стали не только грустными, но и чуть испуганно удивленными, и он этими грустно - испуганно - удивленными глазами посмотрел прямо на меня:
- Мы с вами, Рита, еще не на 'ты', а вы уже требуете от меня объяснений, почему я такой как есть, а не такой, каким представлялся.
А он колючий.
- Простите.
- Давайте, тогда уж выпьем на ты.
- Костя, ты.
- Ты, Рита.
- Эй, эй, кончайте локальные выпивки, Костя, скажи лучше тост.
- Хорошо, ребята, - он задумался, - понимаете, вот мы живем в городах и будем жить там, и каждый последующий день похож на предыдущий и от этого никуда не денешься, так и должно быть, но из-за этого мы постоянно начинаем забывать, кто мы и зачем мы. А мы люди и в наше время жить сыто и спокойно слишком опасно, опасно в том смысле, что можно забыть, что мы люди - мера всех вещей.
А в походах есть время подумать об этом, есть возможность вспомнить что такое человек человеку, есть возможность почувствовать, как ты зависишь от людей и как люди зависят от тебя. Это дает возможность не потерять чувство ответственности, а это главное. Я предлагаю выпить за чувство ответственности.
- Многословно, но правда.
Я смотрела на Костю и видела и думала: то, что он сказал, звучит как будто высокопарно, здесь полшага до фальши и все-таки он удержался и не сделал этого полу шага, этому веришь. Костя медленно пил вино и смотрел на меня, но я чувствовала, что он сейчас, где-то далеко, далеко, только это продолжалась не долго, он встрепенулся и снова был со всеми.
- Нас прервали, так отчего же тебя так интересует выражение моих глаз.
- Знаешь, Костя, ведь вы с Сашей можете занести на свой счет еще одну спасенную, просто вы об этом не знаете.
- Это интересно, впрочем, мой счет уже закрыт.
- То есть?
- Давай не будем об этом сейчас.
- Ты думаешь, что будет 'потом'?
- Кто знает? Ребята, нас скоро отсюда выгонят, поедем ко мне, мы еще не все допели, не все допили, а завтра все равно выходной.
Рита, может и ты с нами?
- Неудобно.
А мне на самом деле хотелось пойти с ними, хватит ли у Кости настойчивости уговорить меня?
- Юра, уговори Риту.
- Правда, Рита, пойдем, тебя проводят потом.
- Ты еще не все песни слышала, а кроме того, может это то самое 'потом' и есть?
- Хорошо, только я не на долго.
Жилье Кости.
В наши дни трудно по жилью определить, кто в нем живет: стандартные дома, стандартная мебель, унифицированная радио аппаратура. Но Костина комната все-таки имела свое лицо: в углу стоял огромный телевизор без футляра, какие-то приборы, распределительный щит. На стенах фотографии: горы, горы, все разные, все в снегу. Еще фотография: женщина в штормовке, в руках ледоруб, она смеется прямо в объектив, за спиной у нее горы.
Кто это?
Проще всего спросить у Юры.
- Это Костина жена.
- У него есть жена?
- Нет, ты разве не знаешь? Она погибла на Кавказе больше трех лет тому назад.
Вот так. У человека гибнет в горах жена, а он продолжает ходить в горы, разве это возможно, а если сам? Это уже сумасшествие.
Вернулся Костя со стаканами. Ребята опять выпили, а мне не хотелось. Смотрела я на эту фотографию: большеглазая узколицая женщина смеется. Ей хорошо, а сколько ей осталось жить. Здесь она еще не знает что ее ждет.
Я даже толком не могла песен слушать, все отвлекала меня эта фотография.
Расходились заполночь. Костя подошел ко мне в плотную, посмотрел прямо в глаза:
- Я провожу тебя.
- Хорошо.
Мороз к ночи усилился и снег под ногами скрипит громко и визгливо, разгоняя тишину засыпающего города. Мы давно отпустили такси и шли совсем в обратную от гостиницы сторону. Странно мне было: рядом со мной шел сильный и добрый, очень грустный человек, и мне хотелось, чтобы он был рядом, и тревожно было, и еще я помнила ту фотографию.
- Как все удивительно складывается, сегодня с утра я считал, что это плохой день, снег разбередил душу, потянуло на север, а я туда больше не ходок, потом на работе кое-что получилось хорошо, а потом - ты.
- Мы знаем друг друга несколько часов, но они такие насыщенные, что стоят недель.
- Я знаю тебя больше. По рассказам.
- Это не в счет, хотя, может быть. Но ты свалилась на меня неожиданно и я почувствовал, что жизнь продолжается, живые должны принадлежать живым.
Он повернулся и положил руки мне на плечи, притянул к себе.
- Не надо, Костя, - в сумраке не видно было его глаз, - не надо.
Руки его ослабли и он отпустил меня.
- Я знаю не надо. Идем.
- Не обижайся, просто незачем уходить вперед и оглядываться, туда ли идем. Понимаешь?
- Да.
- Хочешь, я расскажу тебе, как ты и Саша спасли меня?
- Да.
- Спас, фактически, Юра, но с вашей помощью.
Я рассказала ему всю историю моего замужества и ее конец, он слушал, не перебивая, а когда кончила, сказал:
- Это моя последняя спасательная экспедиция.
- Почему?
- Так, бросил это дело, работать надо.
- И только?
- Да.
- Это неправда.
- Смотри, опять снег пошел.
- Ты не хочешь говорить?
- Нет.
Я почувствовала, что совсем замерзла, мороз действительно был силен.
- Пойдем назад, лучше в вестибюле гостиницы посидим.
Там было тепло, у входа гудели калориферы, обдувая входящих теплым воздухом - невидимая преграда
