молодыми стройными побегами старый боярышник, посаженный живой колючей изгородью вдоль забора, расцветший огромный куст рододендрона так пышно усыпался маленькими сиреневыми цветочками, что казался сплошным сиреневым шаром, к нему, как к магниту, постоянно притягивались мои восхищенные взгляды, но самым удивительным образом проявил свою благодарность за тщательную двухдневную работу с ним высоко разросшийся многолетний куст жасмина. Несколько кустов жасмина растут за домом, под окнами нашей спальни, и иногда, чтобы полюбоваться их белоснежным, благоухающим цветением, я поднималась по лестнице и садилась на принесенный с собой стул как раз напротив самого высокого и большого куста жасмина. В тот день погода была тихой, безветренной, как вдруг легкий ветерок прошелестел по кронам сосен, добрался до жасмина, и внезапно роскошно цветущий высокий куст единым порывом, сплотившись всеми своими белоснежными ветками низко наклонился прямо ко мне. Этот чудесный поклон был таким необыкновенным, что его невозможно забыть, он поддержал и укрепил мою решимость и дальше очищать и облагораживать участок, не жалея труда, времени и сил.
К счастью, постоянно работавший у нас на ремонте молодой парень, замечательный мастер на все руки, объявился после перерыва и оказался толковым помощником при очистке участка и его дальнейшей облагораживающей планировке. Через три месяца нашей ежедневной многочасовой работы участок преобразился, похорошел. 'У вас на участке стало красиво, как в парке', сказала мне наша соседка по даче. Действительно - могучие сосны, высокие вечнозеленые туи, пышные кусты рододендронов, чистые зеленые поляны, удобные деревянные скамейки, сделанные нашим мастером на все руки, - всё это напоминало о лесопарковых зонах, только цветников пока ещё не было.
Тот, кто умеет самозабвенно трудиться ради красоты и гармонии, поймет, почему таким счастливым для меня оказался день второго сентября 1996 года. Проснувшись в шестом часу, послушав, как горластые деревенские петухи приветствуют утро, я вдруг почувствовала, что наконец-то наступил счастливый день, когда уже не зовет на помощь истерзанная небрежным обращением земля и природа, и мне не надо влезать в грубые рабочие штаны, надевать рабочую куртку или рубашку, не надо брать в руки пилу, секатор, лопату, ведра или грабли, не надо работать до изнеможения, а можно расположиться с утра пораньше за широким столом в кабинете мужа и начать писать этот рассказ.
Черты характера человек не выбирает - судьба определяет их до его рождения, поэтому моя врожденная одержимость красотой и гармонией вокруг себя является не помощницей, а серьезной помехой моей литературной работе. Не дни, не недели или месяцы, а иногда годы приходится дожидаться счастливых дней, которые можно отдать творческому литературному труду. Если бы подобная наследственная одержимость коснулась моих литературных занятий, то возможно, что не обращая внимания на любой беспорядок вокруг себя, я давно бы завершила все начатые мною работы и даже опубликовала бы сборник своих рассказов.
Всё, что я ни напишу, я называю рассказами, хотя мне кажется, что я являюсь пока что домашним родоначальником неведомой и непонятной разновидности жанра автобиографической прозы в литературе. Мои рассказы это бесхитростные попытки доступным мне литературным языком доверительно поведать будущему читателю о случаях и событиях только из моей собственной жизни, абсолютно ничего к ним не придумывая, - только правда, правда и ничего, кроме правды.
Поскольку мои так называемые рассказы читают две-три моих приятельницы (муж и дети их игнорируют), то возникает хороший вопрос: кому это надо? кому нужна эта одомашненная, камерная правда чьей-то скоротечной незначительной жизни, если она неинтересна даже моим детям?
Моя мама писала дневники, рассказы, сценарии, повести, и мне кажется, что в то время, когда она была жива, я была так же невнимательна к её литературной работе, как сейчас мои дети невнимательны к моей. Однажды я, даже не прочитав, упрятала на дальнюю полку шкафа в прихожей несколько доверенных мне ученических тетрадок со сценарием, написанным мамой по роману А. Виноградова 'Осуждение Паганини'. Стыдно вспомнить об этом теперь, когда с запоздалой любовью и душевным трепетом я перечитываю её воспоминания о детстве и юности моего старшего брата Алемдара и последнюю её работу 'Время и люди' - воспоминания о днях её молодости.
Безмерна и глубока моя благодарность маме за то, что на склоне лет она успела записать свои воспоминания - шесть ученических тетрадей, исписанных неровным, корявым почерком старого, плохо видящегс человека, и теперь с этих страниц передо мной живым, немеркнущим, не тускнеющим от пелены прошедших лет встает образ моей молодой мамы - смелой, волевой, умной, образованной девушки, встретившей и полюбившей нашего отца.
Думаю, что даже самая тихая и неприметная жизнь не бывает прожита напрасно. Не окажется бесплодным и мой литературный труд, когда я отойду в мир иной, если мои дети и внуки найдут что-то содержательное или поучительное для себя во внутреннем мире моей личности и моей духовной жизни, переданной на страницах рассказов, таких простых, не требующих психологической зоркости, но сохраняющих подлинный, не искаженный временем и вымыслами духовный облик их матери.
Мгновенно пролетающая жизнь каждому человеку оставляет разного рода воспоминания. Мне давно хотелось рассказать о ярких зрительных впечатлениях, оставшихся в памяти души именно благодаря цепкой памяти глаз. Два моих первых рассказа с одинаковым названием 'Улыбка' были пробными попытками описать запомнившиеся зрительные впечатления, мгновенно промелькнувшие во времени, дополнив их психологическим анализом. Мгновенность и зрительность объединяют и те мои разрозненные и разновременные впечатления, о которых пойдет речь дальше.
Когда мы в первый раз осматривали эту дачу в год её покупки, то больше всего меня поразили огромные окна - от пола до потолка - на холодной веранде, тогда же мы решили сделать из неё теплую комнату - нашу спальню. Спустя два года началась перестройка этой веранды по проекту архитектора, сохранявшему максимально возможный для будущей комнаты размер окон. В августе, когда закончился связанный с кладкой кирпичных стен этап работы, и я уже порядком пропылилась и устала от ремонта, проходившего под моим неусыпным контролем, муж отправил меня с дочерью отдохнуть в Феодосию, там киностудия им. Горького снимала фильм 'В небе ночные 'ведьмы'', к которому он, как композитор, писал музыку; по его просьбе администратор картины снял для нас на три недели комнату.
Сам город стерильно стерся из моей памяти, как будто я никогда в нем и не была, только тихий, райский уголок побережья с безмятежным прозрачным морем и чистейшим белым песочком пляжа, куда однажды нас пригласила режиссер картины посмотреть съемки одного из эпизодов фильма, да огромные розовые помидоры 'бычье сердце' со стаканчиками свежайшей сметаны - вот и все мои бытовые воспоминания, Я очень люблю живопись, и мне часто приходилось переживать сильнейшее эмоциональное волнение, связанное с увиденными шедеврами, но то, что со мной случилось, когда мы отправились в Феодосийскую государственную картинную галерею им. И. Айвазовского и я, равнодушно обойдя все залы, вдруг замерла перед громадной картиной 'Среди волн', не имело ничего общего с привычным для меня эмоциональным воздействием живописи. На картине движение волн было так выписано художником, что, казалось, открывалась бесконечно таинственная, неведомая жизнь темных глубин моря, и на мгновения мне показалось, что когда-то я родилась в этой пучине, в этих темных таинственных глубинах, в этом обволакивающем, клокочущем кипении, вздымающиеся бело-голубые хлопья пены и мириады брызг вынесли меня в жизнь и сейчас, сию минуту навсегда поглотят и унесут обратно, что я умру, растворившись там, среди этой бескрайней, бездонной, бушующей бездны волн. Айвазовский закончил эту картину за два года до смерти, возможно, что таким загадочным, мистическим образом мне передались его предсмертные ощущения, его понимание моря как единого таинственного бездонного организма - колыбели жизни и смерти, и мне посчастливилось на мгновения проникнуть в манящую, магнетическую суть его шедевра.
И ещё одно зрительное впечатление связано с пребыванием в этом стершемся из памяти городе. Мой брат Алемдар со своей дочерью приехал к нам погостить на два-три дня. В то лето он заканчивал работу над двадцать третьей симфонией 'Аз Иисус' - последней симфонией из 6-ти частного цикла 'Бысть' (по Апокалипсису). В те годы я, поглощенная своей семьей и хозяйственными делами, не вникала в подробности, касающиеся его творчества, и совсем не осознавала эпохального значения его величайших симфоний слишком привычным было то, что он вечно сочиняет и сочиняет - одаренный, отрешенный, одержимый музыкой. Перед приездом к нам Алемдар пробыл десять дней в Севастополе, где и купался, и продолжал работу над симфонией 'Аз Иисус'. Обычно сочинять музыку он уходил далеко, за десять километров от родного Симферополя, и где-то у подножия гор, в окрестностях деревни Чистенькая к нему, оставшемуся наедине с Богом, небом и землей, приходило, как он говорил, о т к р о в е н и е.
