Любой ребенок - твой ребенок.
Любые слезы - твои слезы.
Детей чужих, как слез чужих - не бывает!
И дети, и слезы - твои!'
- Это ты о чем? - спросил Боб.
Сиби отвернулась, отошла к стене.
- Что? - не понял я. Вейн пожал плечами. Мы переглянулись и подошли к ней.
- Влад, у меня будет ребенок... - прошептала Сибилла, сопя мокрым носом... - от Него.
- Что? - процитировал меня Вейн, вытягивая шею. Я удивленно посмотрел на него: как можно вытянуть то, чего нет?
- У меня будет ребенок! - рявкнула 'Киска'. - От Него!
- У тебя? От Него? - переспросил Вейн, открыл было рот, но захлебнулся на первой ноте смеха, оглядел Сиби: - По тебе не скажешь!
- Господи, Молчун, ты наивен, как мальчик! - отрывисто произнесла 'Киска', - до трех... месяцев... не видно...
- Извините, что вмешиваюсь, но, если мне память не изменяет, уже пять месяцев как... - напомнил Боб. Он так же, как Любен и Стае, стоял рядом, слушая признание Сибиллы. Любен на счет: 'семь', а Стас 'девять'...
- Не имеет значения! - огрызнулась Сибилла, пытаясь заглушить их счет...
- Сказки братьев Гримм! - оценил Стас, добравшись до пятнадцати - Сиби находилась в глубоком нокауте.
- Да-да, - прошептала она. - Сказочки! Я всю жизнь мечтала иметь ребенка... если хотите знать...
- Твое личное дело, - резко произнес Веян; оставаясь жестким, - где, когда и от кого?
- Это-о... - я соображал медленнее, чем мои друзья, потому влез в разговор, надеясь вернуться на несколько фраз в прошлое:
- Что значит, не имеет значение?
- А разве так важно? - вскинулась 'Киска'.
- Заколдованный круг, - я покачал головой.
- Лишь одно имеет значение - будешь ты петь или?! Понятно! Но ты, Влад, боишься! - Сиби прищурилась. - И еще: я не уверена, что ты сможешь петь, как Он! Петь не жалея себя. Ты же не веришь! Ни единому нашему слову, сидишь, как в театре марионеток с мороженым в одной руке и с программкой в другой!
Положим, сценария я не знаю. Наоборот, каждая последующая сцена загоняет меня в очередной тупик. Но! Тут Сиби попала не в бровь, а в глаз - разве можно сходу, за полчаса, с бодуна, поверить в бред собачий, даже если тебя уверяют в его стопроцентной реальности пятеро лучших друзей. Зря я вернулся. В Антарктиде было труднее - физически, но проще для головы - сказано делать - делай, не раздумывай. Всякая работа на международной - необходима. Тем паче, что основные обязанности - журналистику - я там забросил, радовался, что голова ни о чем не болит! Пусть начальство думает, пусть думает Гэм или Томми. Мое дело - сторона. Круглое - кати, плоское - тащи. Все!
А тут - край бездонной пропасти! Пой и все тут! Даже если не умеешь. Пой-не-пой!?
Какие еще есть знаки распинания?
Почему край? Почему пропасть? Не захочу - не буду!
А если захочу? Внутри уже бьется, пульсирует. Это не диск, не сердце... Я готов? Я? Утвердительный кивок и - вперед.
Но что петь? Его Стихи? Но они - Его беда, Его печаль. Петь чужое, значит не иметь своего. Петь не то, что хорошо рифмуется, красиво звучит, тянется, как сироп, радуя ухо привычной мажорной интонацией - петь, что пронизывает шерсть, кожу, кости, проникает в душу. Петь о том, что болит, о самом сокровенном. А я от этого отвык. Или не привыкал вовсе. Все мои идиотские выверты - защита души, жаждущей отдать, от бездуш, не желающих понимать.
Наивно? По-детски? Очередной родственник, бородатый философ, выпятит губу и выскажет мнение: соплей много...
У меня есть, что ответить: может хватит играть, изображать из себя взрослых, разумных, объективных, умудренных опытом? Ведь Опыт - седой мир, отягощенный злобной игрой в высокие фразы...
Я взобрался на подмостки, трясущимися руками напялил наушники, запел, что есть силы - на грани шока - из собственного наследия:
'Их было много: Элвис, Джон, Владимир.
И вновь - Владимир, Элвис, Джон!
А следом - Джордж, Борис, Пол, Стивен.
Лишь мне сказали: 'Брысь! Ты лишний,
ты тут ни при чем!...'
Я пел, слабея с каждым словом. Последние слоги и буквы зависли дымкой... ме-ня-не-су-ще-ст-во-ва-ло... и медленно растворялись... Я боялся пошевельнуться, боялся вернуть глаза в мир Зала: увидеть заплаканную 'Киску', наткнуться на равнодушие Вейна, поседевшего за прошедший год, услышать треск дощечек, которые Стас разламывает и бросает на пол... Я уже видел, как он, презрительно фыркнув, швыряет на пол щепки и уходит, хлопая дверью...
'И я стоял, закрыв глаза,
Открыть - исчезнуть...'
Но в тот же миг с меня сорвали наушники: лица друзей светились признательностью, они галдели, как стая птиц на одиноком океанском острове. Что они кричали? Не разобрать - голова кружилась, руки и ноги оторвались, как ватные конечности игрушечного человечка. Мне подставили стул, усадили, дали понюхать нашатыря. 'Киска', обняв меня, шептала одно-единственное слово: 'Влад, Влад-Влад...'
- Твои-ну-Влад-стихи-,-Молодец-?-как-здорово?-называется-да? - пробубнил Стас, путая и слова, и запятые, и вопросительные знаки.
- Может быть, 'Наследники...'?
- Странно, в моем экземпляре - склеенные листки! - выкрикнул Вейн, судорожно листая Его Книгу. - Ага! Вот, нашел... Действительно, называется 'Наследники памяти'.
- Это мои стихи... - дернулся я, не в силах обижаться. Ребята снисходительно улыбались, кивали - больному ребенку прощаются все капризы...
- Конечно-конечно, мы верим, - хором пропели голоса.
- Да-нет, правда! - запутался я.
- Мы верим тебе! ласково промурлыкала 'Киска', глядя на меня. Ах-ах-ха, кисонька-мурлысенька, ловко ты придумала сцену с Его ребенком и красиво разыграла ее! Главное - завела пружину внутренних часов Влада В.! Спасибо, Сиби!
- Еще! - громогласно объявил я, желая доказать, прежде всего - самому себе, эффект не случаен. И его проявления первые признаки пристрастия - легкое недомогание: молчание смерть!
'Континуум' зашумел, замахал руками, споря со мной - сошлись на одной, сегодня - последней, песне из Его Книги. Я пел про птиц, муравьев, про деревья и траву: пел, видя картину песни, ощущая восторг от яркости красок, от мощи запахов и разнообразия звуков. Последний абзац, мне он показался мало выразительным, я дополнил собственными словами:
'Вы не только хотите погубить их всех.
Вы желаете при этом напечать:
'Хоть раз в жизни, хоть напоследок,
Но мы согреемся у когтра,
Пусть этим костром окажется Земли,
Вот только сбросим бомбы...'
Огненный диск обжигающе пульсировал под футболкой, вытаскивая на себя сердце. Я открыл глаза: ребята застыли каменными изваяниями - согнутые в локтях руки, раскрытые на вдохе рты, стеклянные глаза, полные слез. С испугом от зрелища: я разглядывал теплокровные статуи. Тело пронизал страх - и за себя, и за них. Одиночество печальнее смерти. Я крикнул из последних сил: 'Эгой!', взмахнул рукой, снял с них заклятие... плюхнулся на стул, хорошо не мимо. Сиби, ты меня научила колдовству спасибо...
- Ты гений... шептала 'Киска', она ожила нерпой, приютилась возле стула, головой прижалась к моим коленям. Я хотел погладить ее - сил не осталось, даже протянуть руку.
