Отец глянул на него, на кресты и звезды над снежной поляной, вздохнул:
-- Нечем, сынок...
Помолчав, он словно набрался сил. -- Вот ты спросил, что был за человек... Обычный в общем-то человек. Такой же доходяга, какими мы все тогда были. Он мне жизнь спас. Когда на меня на участке пошла вот такая лесина, -- отец положил руку на лиственницу, -- он ко мне бросился. С шестом... Я не видел, как она шла, а он бросился, кричит... А шест... Что шест, как спичка...
Я совсем недавно понял одну вещь, сынок. Как-то перебирал в памяти прошлое и понял. Это был единственный за всю мою жизнь человек, который за меня жизнью пожертвовал. Тоже, считай, за незнакомого ему человека. Давай, за Степана Васильевича...
Снег. Тишина. Рядом родной, бесконечно близкий и бесконечно далекий человек -- отец. Таким он его еще не видел.
-- Ты знаешь, -- продолжил отец. -- Мне вдруг подумалось, что мы неправильно умираем.
-- То есть?
-- Смерть должна быть точкой, а не многоточием. Вот тогда правильно. А мне, видно, придется многоточием. Хотя жизнь и предлагала возможность. Такого вот, чтобы пришлось заслонить кого-то, -- нет, но сколько раз было по-другому, когда надо бы было встать...
-- Ладно, батя. Чего ты на самом деле? А война, служба? Тебе ли говорить такое?
-- Я о другом. О другом...
-- Ты слишком крут к себе. -- Все же остановил он отца. -- И что-то перемудрил.
Остатки, говорят, сладки. Но что-то уж очень горьким показался Юрий последний глоток.
Возвращаясь в Москву, Юрий глядел в иллюминатор самолета на заснеженные просторы под крылом и чувствовал себя совсем другим человеком, чем улетал в Сибирь. Словно там отец что-то передал ему, не очень определенное, но важное. Отец спал рядом в кресле, словно человек выполнивший главную в жизни работу. Его ноша была теперь у сына, и Юрию она не казалась тяжкой. Жизнь была проста и никогда еще не была такой ясной. Как этот солнечный день за бортом...
Катерок прижался к причалу и богомольцы потянулись к сходне. Каждого привело сюда что-то свое, а что вело им, Михеевым?
Странно, как обстоятельства властвуют над человеком, несмотря на то, что он стремится к обратному. Кажется, у Макиавелли он встречал: люди могут лишь содействовать осуществлению уготованного, но не могут препятствовать этому, могут предпринимать попытки оказать судьбе сопротивление, но не способны одержать над нею победу. Установить, к чему стремится судьба, невозможно, она идет к цели своими путями.
На пристани его ждали. Михеева издалека заметил в толпе сходящих с катера седой человек лет сорока. И приветственно поднял руку.
12 ноября 2002 г., Нью-Йорк
-- Мне нужен Бен Ладен...
Сенатор давно привык к экстравагантным пожеланиям Вашингтона, но сейчас, показалось, ослышался.
-- Вы не ослышались, Коллинз. Я должен встретиться с этим человеком.
-- Его телефон не отвечает. -- Попытался отшутиться сенатор.
-- Тогда пошлите курьера...
17 ноября 2002 г., Вашингтон
Никогда еще Витусу не работалось так легко. Сразу после возвращения из Нью-Йорка он засел за рукопись, которую начал, можно сказать, в самый день атаки.
Последняя встреча с Лари словно открыла какой-то шлюз -- все разрозненные записи, заметки, сообщения информационных агентств, газетные материалы, которые он по не ведомой еще для себя причине собирал все последние месяцы, вдруг стали востребованы, каждый из документов находил свое место сразу.
Это будет книга. Самое сложное: решиться на нее -- позади.. Слишком много времени он потерял, не доверяя собственным открытиям, интуиции, знанию жизни. А теперь пелена спала и стало легко.
Хроника событий сентября стала своего рода стержнем в его исследованиях. Когда-нибудь эта хроника будет дополнена, выстроена с большей точностью, но сегодняшняя, непричесанная, она давала читателю значительно больше информации, чем будет давать приведенной в порядок официальными историками.
За событиями прорисовывались характеры главных лиц, действующих и бездействующих, героев и антигероев, жертв и статистов Великой американской трагедии -- так Ламберт определил название будущей книги.
Он торопился. Не разделял дня и ночи. Окружающая жизнь интересовала его ровно настолько, насколько она сообщала ему новую, нужную для его работы информацию. Не только последних месяцев, не только последних лет. Иной раз его откидывало к истокам, черт те в какие перипетии прошлого. И это оказывалось даже важней дня нынешнего.
Он даже с удовлетворением воспринял факт, что наконец-то и до их редакции дошел пресловутый конверт с белым порошком. На этажах появились микробиологи в марсианском облачении, объявили карантин, всех сотрудников обязали сдавать анализы, но Витус ускользнул от процедур и исчез из редакции. Двое суток работал дома, но его достали и здесь. Без объявления и без звонка к нему явилась бригада все тех же медиков, которые занимались редакцией. Пока доктора или как их там, разбирали привезенные с собой приборы, снова облачались в доспехи, Витус, прихватив ноутбук, вышел через заднюю дверь своего дома и был таков.
Сейчас он устроился у своего старого приятеля, который был далек от средств массовой информации, журналистики и прочих общественно значимых дел. Он работал в Луна-парке, заведовал павильоном Ужасов.
-- Устраивайся, если подходит. -- Приятель впустил Витуса в одну из выгородок, которая являлась... чревом космического монстра. -- Ничего другого, извини, предложить не могу. Этот сектор на ремонте, приступят в следующем месяце.
-- Великолепно. Как раз то, что нужно.
-- Если возьмешься дежурить по ночам, могу даже приплачивать.
Словом, он устроился комфортно. Протянул в чрево переноску, установил стол, нашлась и раскладушка. На кредитной карточке оставалось достаточно денег, чтобы не отказывать себе в питании в ресторане 'У Бэтмана', что обнаружился в двух шагах.
Все это, впрочем, перестало иметь значение, как только он вернулся к рукописи и приступил к разделу 'Аналитика кризиса'. Многие вещи стали открытием для него самого. Мало сказать, что после атак Америка очутилась в новом измерении, как примерно он -- в чреве монстра, но она еще и обнаружила, что в этом положении имеет множество преимуществ.
В чем же?. Поставленные в безвыходное положение, Штаты могут все. Собственно, это всегда и было вожделенной целью Америки, ее лидеров. Абсолютная свобода принимаемых решений. Тот факт, что это несвобода других, ее не волнует. Доверие или недоверие, это тоже дело десятое. С начала времен мир считается только с силой, причем не столько с силой идей, нравственных и моральных основ, а с грубой физической -- силой кулаков и пудовой дубины.
Чего-чего, а этого Америке не занимать. И искушать ей тоже не привыкать -- чем не идеи? Она, правда, слегка раздобрела, расползлась, расслабилась, но вот прекрасная возможность обновить смысл, вернуться к основам, заставить нацию сбросить жирок, привести ее в соответствие с временами.
Если бы Бен Ладена не существовала, его нужно было бы выдумать.
Эта неожиданная мысль заставила Витуса вздрогнуть. Если вернуться к рассказу Лари... К той предопределенности, неотвратимости, что было в нем главным. Ему вдруг показалось, что более убедительных причин, чем сама суть Америки, не существует. Нет, Бен Ладена никто не выдумывал. И не сам он вершил свой суд, если это совершил он. Он лишь рука Бога. И вели его силы с иными возможностями, чем все возможности американских спецслужб.
От этого между лопатками Витуса пробежал холодок. Если это действительно совершил Ладен, силы защитят его. Они не отдадут Бен Ладена в руки Америки. А если Ладен вообще не причастен?
-- Тем более. -- Произнес он вслух. -- Вот тебе, Витус, тест на существование высших сил...
Его слова дробила на осколки железная утроба монстра.
10 ноября 2001 г., Новый Афон
Вот уж кого не ожидал здесь увидеть Михеев. Да еще в монашеском одеянии. Иван Мороз,
