- А я совсем не боялся,- храбрится Сенечка. Прислонившись к стенке окопчика, он чистит ногти ножом.
- Еще бы! Ты, Перманент, у нас герой,- говорит Ленька.- Куда нам всем до тебя...- и неожиданно спрашивает:- Пощупай, штаны сухие?
- Иди ты знаешь куда...- обижается Сенечка. Целую ночь и весь следующий день мы не вылезаем из окопчиков. Еду нам приносят с корабля. Лежим, лениво жуем сухари, покуриваем. Немцев нет и в помине. И с каждым часом мы чувствуем себя все беспечнее и беспечнее.
- Может, махнем в Мышеловку к девчатам, а?- предлагает Сенечка.- Когда стемнеет, а?
Гульнем маленько, а потом вернемся. Никто не узнает.
- Правильно,- подхватывает Жора.- Благословляешь, старшина? Чего сидеть, в самом деле...
Он обращается ко мне. После того, как Семин приказал Сероштану вернуться на корабль, я остался за старшего.
- А что, Пономарь, может, действительно сходим? Хоть разок поедим по-человечески. Это говорит уже Ленька Балюк.
- Ладно, уговорили,- я уступаю медленно, неохотно.
- Красота, кто понимает! - Жора подбрасывает бескозырку в воздух и подставляет под нее голову.- А что касается выпивки, то это я беру на себя. У меня нюх, из-под земли достану...
Он срывается с места, но я останавливаю его.
- Постой! Ты куда? А пулемет?
- Никуда он не денется. Пусть лежит.
- Отставить разговорчики,- говорю я решительно.- Оружие забрать с собой. Отходить по одному.
Мы поспеваем вовремя - в селе садятся вечерять. Пышнотелая хозяйка ставит на стол кулеш, протирает деревянные ложки рушником. На сковороде смачно шкварится сало. Откуда-то появляется мутная бутыль...
- За ваше здоровье,- подскакивает к хозяйке Сенечка и что-то шепчет ей в самое ухо.
Хозяйка в ответ смеется, слабо машет рукой. Тогда Сенечка смелеет, пробует ее обнять. Но она брезгливо бросает ему: 'Отвяжись', и Сенечка садится к столу. Наша хозяйка еще молода. Ей никак не больше тридцати. У нее крутой разлет бровей, загорелые полные руки.
- А хозяин где?- спрашивает Ленька с полным ртом.
- Забрали.
- На войну?
- А куды ж...
После ужина мы выходим из хаты. Все возбуждены. Село спит под луной, но где-то совсем близко (или так кажется?) протяжно поют девчата.
- Айда за мной,- приглашает Сенечка, разглаживая руками складки на брюках. Его бачки чернеют на остром птичьем лице.
- Сейчас десять,- я смотрю на часы.- Так вот, в половине второго всем быть на месте. Ясно?
- А ты разве не пойдешь с нами? - спрашивает Ленька.
- Неохота...- я опускаюсь на какую-то колоду.- Кому-то все равно надо остаться возле оружия.
- Что ж, тебе виднее,- Ленька пожимает плечами.
Он поворачивается, перепрыгивает через плетень и догоняет Сенечку. Я остаюсь один. Мне почему-то тревожно и грустно. Ночь, тишина...
Я сижу и думаю о Тоне.
Из хаты выходит хозяйка, выливает помои в корыто. Подцепив коромыслом пустые ведра, проходит мимо меня к колодцу. Медленно, затем все быстрее и быстрее раскручивается цепь, и ведро падает в воду. Со скрипом поворачивается ворот, наматывая цепь.
- А вы чого сумуете? - спрашивает хозяйка, останавливаясь на обратном пути.- Такый моло-дый... Може вам огирочкив прынесты?
Что ей ответить? Она думает, что я пьян. А мне огурцы ни к чему. У меня тяжесть на сердце. Но разве словами объяснишь?
Спустя некоторое время она снова выходит из хаты. Садится рядом, кутает плечи в платок. Долго молчит, чего-то вздыхает, а потом спрашивает:
- Вы сами откуда будете?
- Из Киева.
- И жинка там, и диты?
- Нет у меня никого.
Она умолкает. Думает о чем-то своем, бабьем. И опять говорит певуче, ласково:
- Може, спочынете? Я вам постлала. Идить, идить...
Мне не хочется ее обидеть отказом. Я поднимаюсь. В хате пахнет хлебом. Косой свет луны лежит на глиняном полу. Хозяйка укладывается спать на широкой скамье, а я раздеваюсь, кладу одежду на сундук, покрытый жестким рядном, и ложусь на деревянную кровать.
И сразу у меня слипаются глаза: тяжелый сон вдавливает голову в подушку.
Мне снится Тоня. Она наклоняется надо мной, охватывает мою шею горячими руками, прижимается. Она вся дрожит, словно ее бьет озноб. Я чувствую теплый молочный запах ее тела, слышу сдавленный шепот: 'Соколику мий... Рид-несенький... Солнце мое...' Но это не Тонин голос, не Тонины слова. Я пытаюсь сказать об этом. Но поздно. Мне передается упругая дрожь горячего молодого тела.
На рассвете, разобрав винтовки, мы уходим. У ворот стоит хозяйка. Провожает меня долгим взглядом. В нем и радость, и затаенная боль. Так прощаются с самым близким человеком, когда знают, что не суждено с ним встретиться.
- Спасибо за угощение! - кричит, оборачиваясь, Сенечка.- Не поминайте лихом.
Он весел. Явно доволен собой. Тут же хвастает, что отлично погулял с какой-то Христей. От удовольствия причмокивает языком.
- Перестань, Перманент,- говорю я и морщусь.
Мне не по себе. Думаю о женщине, которая все еще стоит у ворот. Какое у нее хорошее сердце. Ласковая, застенчивая, она хотела лишь одного - дать капельку счастья человеку, которого сегодня могут убить. А я даже имени ее не знаю.
Мы идем по дороге. Постепенно редеет туман. Он цепляется за кусты, сползает в Кривую Балку. Село остается позади.
- Вы как хотите, а я, когда придем, сразу же завалюсь,- зевая, говорит Жора Мелешкин.- Спать охота, просто спасу нет...
- И я за компанию...- подхватывает Сенечка и застывает с открытым ртом.
В нескольких шагах от нас, спереди и сзади, почти одновременно вспучивается земля. Слышен тонкий свист. Все вокруг заволакивает дымом.
- Ложись! - кричу я, бросаясь в канаву. Мины шлепаются в пыль, кучно ложатся на дороге. Пули буравчиками сверлят землю. Еще один глухой и плоский удар. Мина, разорвавшись на краю канавы, обсыпает меня землей.
- Ну, эта еще не наша,- отряхиваясь, говорит Ленька Балюк.- Пронесло.
Тогда я тоже пытаюсь отряхнуться. Мне это почему-то труднее. Ко мне кто-то привалился плечом. Нет, это не Сенечка.
- Макухин? - спрашиваю я наугад.- Ты что, очумел?
Это точно Макухин. Он не отвечает. Я отодвигаюсь, и он валится набок. Макухин мертв.
Постепенно огонь стихает. Рискую поднять голову. Да, попали в переплет... Немцы обосновались на высотке и спокойно постреливают. Мы у них как на ладони.
- Называется погуляли,- говорит Ленька. Мы оба думаем об одном и том же. Немцев не так уж много. Но будь их впятеро больше, все равно нам надо занять эту высотку, на которой они сидят. Другого выхода нет.
- У тебя сколько гранат, четыре?
Ленька кивает. Он скатывается на дно канавы и ползет на брюхе и на локтях. Мелешкин и Сенечка быстро отползают в другую сторону с пулеметом.
