героиня. И ребятишки эти – не мои. Я организовала что-то вроде пансиона. Учу детей музыке, французскому языку, читаю им стихи. В государственных яслях дети болеют, а у меня – никогда. И плату я беру самую умеренную. Но вы догадываетесь, что будет, если об этом узнает милиция? Пансион-то, в сущности, частный…
– Догадываюсь, – сказал я.
– Поэтому забудьте о моем существовании.
– Ладно, – говорю.
Я даже не стал звонить в редакцию. Скажу, думаю, если потребуется, что у меня творческий застой. Все равно уже гонорары за декабрь будут символические. Рублей шестнадцать. Тут не до костюма. Лишь бы не уволили…
Тем не менее костюм от редакции я получил. Строгий, двубортный костюм, если не ошибаюсь, восточногерманского производства. Дело было так.
Я сидел у наших машинисток. Рыжеволосая красавица Манюня Хлопина твердила:
– Да пригласи же ты меня в ресторан! Я хочу в ресторан, а ты меня не приглашаешь!
Мне приходилось вяло оправдываться:
– Я ведь и не живу с тобой.
– А зря. Мы бы вместе слушали радио. Знаешь, какая моя любимая передача – 'Щедрый гектар'! А твоя?
– А моя – 'Есть ли жизнь на других планетах?'
– Не думаю, – вздыхала Хлопина, – и здесь-то жизнь собачья…
В эту минуту появился таинственный незнакомец. Еще днем я заметил этого человека.
Он был в элегантном костюме, при галстуке. Усы его переходили в низкие бакенбарды. На запястье висела миниатюрная кожаная сумочка.
Скажу, забегая вперед, что незнакомец был шпионом. Просто мы об этом не догадывались. Мы решили, что он из Прибалтики. Всех элегантных мужчин у нас почему-то считали латышами.
Незнакомец говорил по-русски с едва заметным акцентом.
Вел он себя непосредственно и даже чуточку агрессивно. Дважды хлопнул редактора по спине. Уговорил парторга сыграть в шахматы. В кабинете ответственного секретаря Минца долго листал технические пособия.
Тут мне хотелось бы отвлечься. Я убежден, что почти все шпионы действуют неправильно. Они зачем- то маскируются, хитрят, изображают простых советских граждан. Сама таинственность их действий – подозрительна. Им надо вести себя гораздо проще. Во-первых, одеваться как можно шикарнее. Это внушает уважение. Кроме того, не скрывать заграничного акцента. Это вызывает симпатию. А главное – действовать с максимальной бесцеремонностью.
Допустим, шпиона интересует новая баллистическая ракета. Он знакомится в театре с известным конструктором. Приглашает его в ресторан.
Глупо предлагать этому конструктору деньги. Денег у него хватает. Нелепо подвергать конструктора идеологической обработке. Он все это знает и без вас.
Нужно действовать совсем иначе. Нужно выпить. Обнять конструктора за плечи. Хлопнуть его по колену и сказать:
– Как поживаешь, старик? Говорят, изобрел чтото новенькое? Черкни-ка мне на салфетке две-три формулы. Просто ради интереса…
И все. Шпион может считать, что ракета у него в кармане…
Целый день незнакомец провел в редакции. К нему привыкли. Хоть и переглядывались с некоторым удивлением.
Звали его – Артур.
В общем, заходит Артур к машинисткам и говорит:
– Простите, я думал, это есть уборная.
Я сказал:
– Идем. Нам по дороге.
В сортире шпион испуганно оглядел наше редакционное полотенце. Достал носовой платок.
Мы разговорились. Решили спуститься в буфет. Оттуда позвонили моей жене и заехали в 'Кавказский'.
Выяснилось, что оба мы любим Фолкнера, Бриттена и живопись тридцатых годов. Артур был человеком мыслящим и компетентным. В частности, он сказал:
– Живопись Пикассо – это всего лишь драма, а творчество Рене Магритта
– катастрофическая феерия…
Я поинтересовался:
– Ты был на Западе?
– Конечно.
– И долго там прожил?
– Долго. Сорок три года. Если быть точным, до прошлого вторника.
– Я думал, ты из Латвии.
– Я швед. Это рядом. Хочу написать книгу о России…
Расстались мы поздно ночью возле гостиницы 'Европейская'. Договорились встретиться завтра.
Наутро меня пригласили к редактору. В кабинете сидел незнакомый мужчина лет пятидесяти. Он был тощий, лысый, с пегим венчиком над ушами. Я задумался, может ли он причесываться, не снимая шляпы.
Мужчина занимал редакторское кресло. Хозяин кабинета устроился на стуле для посетителей. Я присел на край дивана.
– Знакомьтесь, – сказал редактор, – представитель комитета государственной безопасности майор Чиляев.
Я вежливо приподнялся. Майор, без улыбки, кивнул. Видимо, его угнетало несовершенство окружающего мира.
В поведении редактора я наблюдал – одновременно – сочувствие и злорадство. Вид его как будто говорил: 'Ну что? Доигрался?! Теперь уж выкручивайся самостоятельно. А ведь я предупреждал тебя, дурака…'
Майор заговорил. Резкий голос не соответствовал его утомленному виду.
– Знаете ли вы Артура Торнстрема?
– Да, – отвечаю, – вчера познакомились.
– Задавал ли он какие-нибудь провокационные вопросы?
– Вроде бы, нет. Он вообще не задавал мне вопросов, Я что-то не припомню.
– Ни одного?
– По-моему, ни единого.
– С чего началось ваше знакомство? Точнее, где и как вы познакомились?
– Я сидел у машинисток. Он вошел и спрашивает…
– Ах, спрашивает? Значит, все-таки спрашивает?! О чем же, если не секрет?
– Он спросил – где здесь уборная?
Майор записал эту фразу и добавил:
– Советую вам быть повнимательнее…
Дальнейший разговор показался мне абсолютно бессмысленным. Чиляева интересовало все. Что мы ели? Что пили? О каких художниках беседовали? Он даже поинтересовался, часто ли швед ходил в уборную?..
Майор настаивал, чтоб я припомнил все детали. Не злоупотребляет ли швед алкоголем? Поглядывает ли на женщин? Похож ли на скрытого гомосексуалиста?
Я отвечал подробно и добросовестно. Мне было нечего скрывать.
Майор сделал паузу. Чуть приподнялся над столом. Затем слегка возвысил голос:
– Мы рассчитываем на вашу сознательность. Хотя вы человек довольно легкомысленный. Сведения, которые мы имеем о вас, более чем противоречивы. Конкретно – бытовая неразборчивость, пьянка,
