- Только тихо, - прошептала она, пригрозив пальцем, когда они вошли в подъезд. - Братик, наверняка, уже спит. Дверь тихонько скрипнула, и они, оставив обувь в прихожей, на цыпочках прошли на кухню. Валя сходила в спальню, переоделась и включила на кухне свет.
- Провожать я тебя уже не пойду, - махнула она рукой.
- До дивана я и один доберусь, - пошутил Саша.
- Ох у тебя и шуточки, - отозвалась она. - Ты посмотри лучше мои фотографии, а я пока что-нибудь приготовлю.
Ковалев взялся просматривать фотографии, а Валя стала хлопотать у плиты.
- Ты, Валя, учти, что на вечере нас в школе кормили.
- Что, у вас выпускной был сегодня?
- А что, незаметно?
- Да вроде бы нет, - ответила она, внимательно посмотрев на него. - А у нас вчера был; так ты знаешь, мальчишки 'Варны' притащили и девчонок потихоньку подпаивали. Мне тоже перепало немножко. Но одна девчонка, да ты ее знаешь, Белозерова Светка, поднаклюкалась, прижала своего Чижика в темном углу и давай целовать его да плакать, а тут Лариса Степановна, как на грех, увидела, давай их растаскивать да успокаивать. Мы чуть не померли со смеху. Сегодня на танцах подмигнула ей, показываю на Чижика, как мол, он себя чувствует. А она показывает большой палец: все, мол, нормально.
Ковалев оторвался на минутку от альбома и внимательно посмотрел на Валю. Она была в домашнем ситцевом халате, голубой фон которого был усыпан белыми лилиями. Серые большие глаза ее были задумчивы, а чуть вздернутый нос выдавал ее бойкий характер. В профиль она была даже красива, но чуть широковатые скулы, как только она поворачивалась, немедленно рассеивали впечатление тайны, которое обыкновенно создает истинная красота.
Поймав на себе его пристальный взгляд, Валя смутилась.
- О чем ты задумался, Саша; не нравятся фотографии?
- Да вот сравниваю тебя на фотографиях и в жизни. Там ты какая-то серьезная очень. Здесь ты проще. Он встал со стула, подошел к ней и обнял за талию.
- Между прочим, Саша, если насчет горького ты заикнулся не в шутку, то у нас кое-что есть... Родители праздновали по поводу моего аттестата, и осталось вино. Хочешь?
- А что, давай выпьем. Я лично не возражаю. Валя достала из холодильника бутылку крепленого вина. Саша распечатал ее и разлил в рюмки, которые нашел в шкафу.
- Ты мне не наливай, Саша. Я не буду пить.
- Ты хочешь, чтобы я пил один? Так дело не пойдет. В одиночку пьют только алкоголики. Я до этой стадии еще не дошел, так что давай, ведь у нас общий праздник.
- А ты знаешь, что есть статья за спаивание несовершеннолетних?
- Слышал, но у нас особый случай, так сказать, смягчающие вину обстоятельства, поэтому если меня и лишат свободы, то только условно!
- Ты, как мужчина, Саша, открой вот эту баночку слив, - она порезала соленный огурец, наложила в салатницу горячих пельменей и достала из холодильника торт.
Стол она всегда накрывала с особым энтузиазмом и немалым искусством. Тонкие ломтики хлеба она разложила на тарелочке веером, соленные помидоры украсила кольцами лука. Всю закуску она расположила по кругу, а в центр поставила торт. Наконец стол был накрыт.
- Без тоста тоже пьют только пьяницы, - сказала она, и Саша на минутку задумался. - Говорят, что тост - это своеобразный тест на сообразительность и ум, мудрые люди обдумывают такие вещи заранее. Но наше застолье для меня неожиданность, поэтому я скажу коротко: давай выпьем за наш будущий общий успех независимо от его существа. Главное, чтобы он касался и тебя и меня.
- Ты выражаешься слишком туманно, но я согласна. Выпив по две или три рюмки, молодые люди повеселели и разговорились. Саша с интересом и нескрываемым любопытством слушал рассказы Вали о том, как они прошлым летом отдыхали с мамой на юге, о походах, в которых она, оказывается, часто бывала, об одноклассниках и учителях. Он наблюдал за выражением ее лица, ловил каждый ее взгляд и старался понять, любит она или он ей просто нравится. Его взгляд потяжелел и то и дело непроизвольно падал с ее глаз на ее губы и следил за их движениями, пока рассудок не спохватывался и не отводил его прочь но через некоторое время все повторялось снова и, когда в бутылке оставалось совсем немного вина, у него появилось непреодолимое желание поцеловать эти губы. Он закрыл лицо рукой, стыдясь своей прихоти и одновременно соображая, как приблизиться к ней. 'А вдруг она не позволит мне сделать это, - подумал он, - по ней сейчас совсем нельзя понять, как она отнесется к такому поступку. Она пригласила меня в то время, когда родителей нет дома, и это серьезный аргумент в мою пользу. Но она хотела вернуться на площадку, а значит и не думала об этом совсем. Может ей нужно лишь просто побыть со мной и у нее вовсе не возникает других желаний, подобных тем, которые захватили меня'.
- Давай, Валя, выпьем еще, прервал он ее и взялся за бутылку.
- Подожди, Саша, я тебя угощу коньяком, - остановила она его и достав распечатанную бутылку, наполнила его рюмку. Он выпил ее, налил другую.
- Я хочу, чтобы ты тоже выпила коньяку и непременно из моих рук. Он поднес рюмку к ее губам, и она, отпив глоточек, отстранила ее. Поставив рюмку на стол, он обнял Валю и уронил свою голову на ее плечо.
Глава 11
Проснулся Ковалев среди ночи. На дворе начинало светать, но небо было затянуто тучами, и в комнате стоял полумрак. Он внимательно оглядел комнату и в первую минуту ее обстановка показалась ему незнакомой, но, присмотревшись к портрету, висевшему над диваном, где он лежал, и узнав на нем родителей Вали, он сообразил, где находится. Его память медленно, шаг за шагом, восстанавливала события вчерашнего вечера. Он вспомнил, что вчера был на выпускном вечере, затем зашел на танцы, где познакомился с Людой, встретил Валю, и они пришли к ней домой. Они выпили вина, а потом был коньяк, и они целовались... На память ему пришел танцевальный вечер, с которого ушла Беседина, и он волею обстоятельств был принужден остаться и танцевать с Валей; вспомнил, каких душевных усилий ему стоило удержаться на этом вечере и какую неприязнь, неожиданно нахлынувшую на него, он испытал к Вале. Как мог он целовать девчонку, к которой по существу у него нет никаких чувств, которая была когда-то даже неприятна ему?! Как мог он наговорить ей такой чепухи про билет? Он не в состоянии даже встречаться с ней, не говоря уже о том, чтобы любить. Он любит Таню и никто другой ему совсем не нужен.
Его тошнило, в затылке ощущалась сильная боль, и раскаяние о случившемся усугубляло его состояние, делало его невыносимым. Из спальной комнаты донеслось чуть слышное посапывание, и сильный позыв рвоты вынудил его соскочить с дивана. Он присел на корточки подле него и взялся рукой за горло, пытаясь избавиться от крайне неприятного ощущения. На
шее он нащупал шероховатость и почувствовал слабую саднящую боль. Оглядевшись и увидев трюмо, он на цыпочках подошел к нему. Шею пересекала полоса запекшейся крови. Ужасная догадка исказила его лицо. Он, как по тревоге, оделся, захлопнул за собой дверь и бегом помчался домой. Чтобы не разбудить родителей, он осторожно открыл дверь, крадущейся походкой прошел в комнату, разделся и лег в приготовленную для него на диван-кровати постель. Спать не хотелось. Чувство небывалой вины перед Таней защемило его сердце. Мысль лихорадочно искала возможности и пути избавления от угрызений совести, внезапно стиснувших его душу. Ему пришла в голову идея написать ей оправдательное письмо, где он смог бы объяснить, как все и что именно произошло. Он доказал бы ей непременно, что его поступок нельзя считать подлостью или предательством, потому что он не соответствует его помыслам, его устремлениям и, наконец, идеалам; что на самом деле он не такой, каким он может предстать перед ней, если она об узнает; что он бесконечно предан ей и только ей, и он не сможет полюбить никого другого. Но через пять минут он уже осознавал всю глупость своей затеи, его объяснения совсем ненужны Тани. Она любит другого, она спокойно спит сейчас и, возможно, видит во сне Вадима. Над письмом она, наверняка, лишь посмеется да прочитает его подругам. В его памяти снова всплыла картина вчерашнего вечера. Он представил себе чуть застенчивую улыбку, пышные волосы и красивый халат, попытался припомнить содержание рассказов Вали, из которых память сохранила лишь разрозненные фрагменты и, к своему удивлению, вынужден был признать, что вчера Валя была очень хороша. Он отчетливо помнил, как его одолевало желание поцеловать ее. Оно, это желание, не могло свалиться на него с неба, оно возникло на земле и должно, по-видимому, иметь какие-то основания, понятные рассудку. Но рассудок отказывался
