близкие взаимоотношения теперь переменились, так что Саша большую часть времени проводил вне дома. Друг его детства уехал на комсомольскую стройку, поэтому отпуск ему показался прескучным.
Он съездил в университет, куда еще совсем недавно собирался поступать, и понаблюдал за абитуриентами, сдававшими вступительные экзамены. Конкурс на исторический факультет был довольно высок: восемь человек на место, но пятая или шестая часть поступающих 'завалила' сочинение и оставшимся 'дышать' было уже полегче. Саша пожалел, что не стал поступать в этом году. Сейчас бы он тоже был среди этих ребят и попробовал бы свои силы в этом храме науки. Но с другой стороны, он осознавал даже некоторое внутреннее превосходство перед окружающими, так как полагал, что философский факультет, куда он решил поступать на будущий год, несомненно внушительнее, солиднее чем исторический, и поэтому время, которое он теряет сейчас, он наверстает; к тому же по окончании он будет распределяться не в школу, а в вуз. На десятый день своего пребывания в гостях он собрал чемодан и уехал домой. Сентябрь выдался пасмурным и дождливым, с холодными пронизывающими ветрами, и Ковалев вечерами сидел дома за книгами и откровенно скучал по школе и танцам. Летом он как будто забыл о Тане, но чем ближе подходил сезон танцев во Дворце культуры, он все больше стал думать о ней. По его предположению она должна была поступать в мединститут. Но если она поступит, то у него не будет возможности видеть ее, а как раз это-то беспокоило его больше всего, хотя сам себе в этом боялся признаться. При всей своей благожелательности к ней он ловил себя на том, что желает, чтобы она провалила вступительные экзамены, и когда, наконец, он увидел объявление об открытии танцев, то в первую очередь подумал, будет ли там Татьяна. Сам он долго раздумывал и колебался (после пощечины ему было стыдно появляться на публике), но желание оказалось неумолимым, и вечером с Николаем они явились в ДК. В зале Саша пережил истинную тревогу, когда почти в течении часа не мог найти Таню. Но увидев ее нарядную, стройную, со столь знакомой и милой улыбкой, он очень обрадовался и его сердце учащенно забилось - так велико было его напряжение, так сильны были его чувства к ней. С ее появлением все в зале преобразилось: окружающие лица засветились улыбками, музыка приобрела новую интонацию и обнажила перед ним какой-то особый, доселе неведомый ему смысл. Она будоражила его воображение, вселяла уверенность и оптимизм. Прежде, опасаясь отказов, он не приглашал особо популярных девчонок; теперь же, потеряв чувство меры, он танцевал с истинными красавицами и звездами зала. Таня пришла с малознакомой Саше девушкой и танцевала с юношами, которых трудно было отнести к тем, что могли серьезно заинтересовать ее. Лишь однажды ее партнером оказался превосходно сложенный симпатичный парень, при виде которого Ковалев несколько сник, сочтя его за весьма опасного соперника. Но больше он не приглашал Таню, и Саша понемногу успокоился. Сам он, разумеется, не собирался ни подходить, ни, тем более, приглашать ее танцевать, однако весь вечер зорко наблюдал за ней со стороны, хотя и придавал своему лицу безразличное выражение, как только их взгляды сходились. Николай не был любителем танцев и пришел лишь за компанию с Сашей, потому что тот долго его уговаривал. За весь вечер он не пригласил ни одной девушки и простоял в углу, ограничиваясь обществом Саши, который в перерывах между танцами подходил и болтал с ним о разных пустяках. Николай не подозревал о внутренней борьбе, чувствах и размышлениях Ковалева, так как не знал о его былом романе с Бесединой. Ковалев, со своей стороны, не говорил ему ничего об этом раньше и пытался скрыть свое состояние сейчас, хотя полагал, что его отношения с Таней заинтересовали бы Николая. По сравнению с летней площадкой картина танцев в ДК отличалась особенной красочностью и колоритом. Пилястры и барельефы, огромная шарообразная, люстра украшали зал. Здесь существовала своя система субординации и отбора. Эта система определялась прежде всего популярностью и успехом, степень которого регламентировала каждому свое место. Свойства личности и прежде всего внешние данные, такие, как прическа, лицо и фигура, умение смеяться и одеваться, вести беседу и танцевать, были теми критериями, по которым оценивался здесь человек, которые определяли круг партнеров, с которыми он мог танцевать. Нарушать этот регламент, этот закон, не имел права никто, и, если находился человек, осмелившийся преступить этот закон он непременно, пусть с опозданием, должен был осознать свое ничтожество и свою глупость. В роли такого смельчака находился сейчас Ковалев, но его натура сопротивлялась внешней воле. Он уже был на верхних этажах этой иерархической системы, а если это так, то он имел право на свое место там. Качества личности, необходимые для такого продвижения, он себе представлял и раньше, однако сегодня он обратил особое внимание на свой внешний вид. Его серый костюм был прилично поношен, плохо проглажен и на него самого производил грустное впечатление. Коричневые туфли не соответствовали его цвету, их каблуки были заметно сношены. В перерыве между танцами возле зеркала толпились девчонки, но, улучив момент, Ковалев подошел к нему и, как будто поправляя прическу, критически осмотрел себя со стороны. Представив себя рядом с Таней, он так огорчился, что тут же отыскал Николая, и они покинули танцы. В течение нескольких дней Ковалев обдумывал возможные варианты преображения своего внешнего вида. Его зарплата была чрезвычайно мала, так как ответственную, а следовательно и хорошо оплачиваемую работу ему еще не доверяли, поэтому претворить свою идею в жизнь он мог лишь спустя определенное и, в общем немалое время. Однако, неожиданно возникшая неудовлетворенность своим единственным костюмом вскоре сменилась откровенной неприязнью к нему, и он после работы подолгу ходил по магазинам, присматриваясь и прицениваясь к самым различным вещам. Однажды его внимание привлек тюк вельветовой ткани ярко- красного цвета. В детстве у него была куртка из коричневого вельвета с отложным воротником и карманами с 'молниями' на груди. Ее пояс и манжеты застегивались на пуговицы (что очень не нравилось Саше) и у него уже тогда возникло недоумение по поводу этих застежек. Сейчас, пристально глядя на ткань, очаровываясь ее яркой расцветкой и в то же время смущаясь и даже страшась ее, он мысленно представил себя в куртке без ворота, без манжет и без пояса и его это так увлекло, что он едва не соблазнился, чтобы купить отрез. Однако, как только он подошел к кассе, чрезвычайная яркость ткани вновь ослепила ему глаза, и он, минуту постояв возле нее, развернулся и вышел из магазина. Все может быть этим и кончилось бы, но однажды он увидел юношу в вельветовых брюках бордового цвета. И хотя они были потемнее (но на то они и брюки), мысль о том, что красный цвет может подойти и парню, вновь осенила его. В тот же день он купил полтора метра привлекшей его внимание ткани и отдал ее в ателье. В другом магазине он подобрал темно-синие брюки, на машинке заузил их, а снизу к гачам пришил замки - 'молнии' так , что они блестели металлическими зубчиками - звеньями. Сам бегунок он приспособил в небольшой наружный разрез. Недорогие, но остроносые черные туфли тоже пришлись ему по вкусу, и он купил их, хотя от получки у него уже ничего не оставалось. Для матери эти обновки оказались неожиданными, и она поругала Ковалева за то, что он не посоветовался с ней и не принес с получки домой ни копейки денег. Отношения с родителями сейчас для Саши были не самыми главными, и он внутренне оправдал свой поступок. Через неделю когда куртка была готова, и он собираясь на танцы, примерял свои 'наряд', он был поражен его вызывающей яркостью. Он даже подумал надеть свой серый пиджак, но его отвращение к нему было настолько сильным, что он едва не разорвал его, чтобы уже никогда не носить. Швырнув его в шифоньер, он снова и снова осматривал себя в зеркало и его очарование вновь и вновь сменялось чувством страха и даже стыда: как воспримут наряд окружающие? Наконец выход из создавшегося положения был найден весьма простой. Снова переодевшись в свой традиционный костюм, он сходил в гастроном и взял четушку водки. Украдкой, чтобы не заметили родители, он выпил полстакана и, опять переодевшись (в какой уж раз), отправился к Николаю. Тот оценил его новаторство удовлетворительно и, заметив, что Саша навеселе, добавил, щелкнув пальцем но шее: - А это для храбрости? Ковалев утвердительно кивнув головой, и они отправились в ДК.
Глава 13
Беспокойство Ковалева по поводу своего наряда оказалось напрасным. Напротив, в этот вечер он чаще обычного ловил на себе взгляды тех девиц, которые прежде не обращали на него никакого внимания. Эти взгляды выражали то любопытство, то удивление, то скрытую зависть за его смелость так радикально разделаться с устоявшимися традициями, диктующими среднему человеку меру и моду. Несмотря на различный характер этих взглядов, в целом они были доброжелательными, выражали заинтересованность и внимание довольно широкого круга молодых людей. Это внимание и забавляло и беспокоило Ковалева, оно расслабляло его, как баловня судьбы, и в то же время вынуждало весьма ответственно относиться к каждому своему шагу, ибо он чувствовал себя не только баловнем, но и 'кумиром толпы'.
В этот вечер появилась на танцах Люда, и, пожалуй, ей Ковалев был обязан окончательному освоению зала. Сначала он не решался подходить к ней, но заметив, что она буквально не сводит с него глаз, смело подошел и пригласил ее на танец. Они от души посмеялись над злополучной пощечиной, разлучившей их, и не расставались уже весь вечер. Саша познакомил ее с Николаем, и компания, которую они составили,
