А хутора - с жителями, без жителей?
Подполковник наудачу прикинул: 2й дивизион вот тут, поюжней, 3й- вот тут, посеверней.
Разметили примерными овалами.
Майор Боев стоял с распахнутой планшеткой и хмуро рассматривал карту. Сколько сотен раз за военную службу приходилось вот это ему - получать задачу. И нередко бывало, что расположение противника при этом не сообщалось, оставалось неизвестным: начнётся боевая работа - тогда само собой и прощупается. А сейчас - ещё издали, за 25 километров от того Либштадта, - как угадать, где пустота, а где оборванный немецкий фланг? А главное: где наша пехота? и той ли дивизии, какая сюда назначена? Ведь наверняка отстали, не за танками им угнаться, растянулись - и насколько? И где их искать?
Но привычно твёрдый голос Вересового не выдавал сомнений. Стрелковая дивизия - да, наверно, та самая, что и была. Растянулась, конечно. Да немцы в ошеломлении, наверно стягиваться будут к Кёнигсбергу. Штаб бригады - будет в Либштадте или около. Где-нибудь там и штаб дивизии.
А в чём был смысл - занять огневые позиции до полуночи? В темноте топопривязки не сделаешь, только по местным ориентирам, приблизительно, такая приблизительная будет и стрельба.
Да при орудиях - сильно неполный боекомплект.
Тылы отстали. Что делать, подвезут.
Боев посмотрел на Вересового исподлобья. С начальством и близким не договоришься. Как и тому - со своим. Начальство - всегда право.
По зимней дороге и с малым гололёдом ещё надо дотянуться невредимо до этого Либштадта, часа бы за три. За тучами - луна уже должна быть. Хоть не в полной тьме.
Слитно рычали тракторы. Вся колонна, светя десятками фар, вытягивалась из деревни на шоссе.
Выбирались едва не полчаса. Потом гул отдалился.
4
А какой подъём от Победы!
И от тишины, глухоты, - всё это тоже знаки Победы.
И от этого - всюду брошенного, ещё тёплого немецкого богатства. Собирай, готовь посылки домой, солдат пять килограмм, офицер - десять, генерал - пуд. Как отобрать лучшее, не ошибиться? А уж сам тут - ешь, пей, не хочу.
Каждый дом квартировки - как чудо. Каждая ночёвка - как праздник.
Комиссар бригады подполковник Выжлевский занял самый видный дом в деревне. В нижнем этаже - даже не комната, а большой зал, освещённый дюжиной электрических ламп с потолка, со стен. И шёл же откуда-то ток, не прерывался, тоже чудо. Здешняя радиола (заберём её) подавала, в среднем звуке, танцевальную музыку.
Когда Вересовой вошёл доложиться, Выжлевский - крупноплечий, крупноголовый, с отставленными ушами, сидел, утонувши в мягком диване у овального столика, с лицом блаженным, розовым. (Этой голове не военная фуражка бы шла, а широкополая шляпа.)
На том же диване, близ него, сидел бригадный смершевец капитан Тарасов всегда схватчивый, доглядчивый, легкоподвижный. Очень решительное лицо.
Сбоку распахнута была в обе половинки дверь в столовую - и там сервировался ужин, мелькнули две-три женские фигуры, одна в ярко-синем платьи, наверно немка. А была и политотдельская, переоделась из военного, ведь гардеробным добром изувешаны прусские шкафы. Тянуло запахом горячей пищи.
Вересовой с чем пришёл? В отсутствие комбрига он был формально старший, и мог бы сам принять любое дальше решение. Но, прослужив в армии уже полтора десятка лет, хорошо усвоил не решать без политруков, всегда надо знать их волю и не ссориться. Так вот насчёт перевозки штаба? - не сейчас бы и ехать?
Но явно: это было никак невозможно! Ждал ужин и другие приятности. Такой жертвы нельзя требовать от живых людей.
Комиссар слушал музыку, полузакрыв глаза. Доброжелательно ответил:
- Ну, Костя, куда сейчас ехать? Среди ночи - что там делать? где остановимся? Завтра встанем пораньше - и поедем.
И оперуполномоченный, всегда уверенный в каждом своём жесте, чётко кивнул.
Вересовой не возразил, не поддакнул. Стоял палкой.
Тогда Выжлевский в удобрение:
- Да приходи к нам ужинать. Вот, минут через двадцать.
Вересовой стоял - думал. Оно и самому-то ехать не хотелось: эти прусские ночлеги сильно размягчают. И ещё соображение: 1й дивизион стоит разукомплектованный, не бросить же его.
Но и взгреть могут.
Тарасов нашёлся, посоветовал:
- А вы - снимите связь и с армией, и с дивизионами. И вот, для всех мы будем - в пути, в переезде.
Ну, если смершевец советует - так не он же и стукнет?
А ехать на ночь - и правда, выше сил.
5
Весь вечер сыпал снежок, притрушивая подледеневшее шоссе. Ехали медленно не только от наледи, но чтоб и лошади не сильно отстали.
В Либштадте простились, обнялись с комдивом 3го, он северней забирал.
В пути глядя на карту при фонарике: выпадало Боеву переехать на восточный берег Пассарге, потом ещё километра полтора по просёлочной, и поставить огневые, наверно, за деревней Адлиг Швенкиттен, - так, чтобы вперёд на восток оставалось до ближнего леса ещё метров шестьсот прозора и не опасно стрелять под низким углом.
Мост через Пассарге оказался железобетонный, целёхонький, и проверять проходимость не надо. Левый западный берег крутой, с него уклонный съезд на мост.
Тут - оставили маяка, для лошадиных саней. Никаких лошадей, ни телег, моторизованным частям по штату не полагалось, и начальство мыслило, что таковых, разумеется, нет. Но ещё от орловского наступления и потом когда шли все батареи нахватали себе бродячих, трофейных, бесхозных, а то и хозных лошадей и потянули на них подсобный тележный обоз. Во главе такого обоза ставишь грамотного сержанта - и он всегда свои батареи нагонит, найдёт. Трактора Аллис-Уильмерс - конечно, отличные, но с ними одними и пропадёшь. Потом, и особенно ближе к Германии, нахватывали вместо наших средних лошадок да крепких немецких битюгов, лошадиных богатырей. Зимой меняли телеги на сани. Вот сегодня бы без саней - от огневых до наблюдательных, по снежной целине, сколько бы на себе ишачить?
Снегопад поредел, а выпало, смотри, чуть не в полголени. На орудийных чехлах наросли снежные шапочки.
Нигде - никого ни души. Мертво. И следов никаких.
Вмеру посвечивая фарами, поехали по обсаженной, как аллейка, дороге. И тут никого. Вот - и Адлиг. Чужеродные постройки. Все дома темны, ни огонька.
Послали поглядеть по домам. Дома деревни - пустые и все натопленные. Часов немного, как жители ушли.
Значит и недалеко они. Ну, одни б молодки убежали в лес, - нет, все сплошь.
По восточной окраине Адлига вполне уставлялись восемь пушек, однако, всё ж, не двенадцать, да и бессмысленно бы так. Распорядился Боев комбату Касьянову ставить свою Шестую батарею - метров восемьсот поюжней и наискосок назад, у деревушки Кляйн Швенкиттен.
Но и до чего ж - никого. В Либштадте не поискали, а от самого Либштадта никого живого не видели. Где ж пехота? Вообще из братьев-славян- ни души.
И получалось непонятно: вот поставим здесь орудия - слишком далеко от немцев? Или, наоборот, зарвались? Может, они и в этом ближнем леске сидят. Пока - выдвинуть к тому леску охранение.
Делать нечего. Трактора рычали. Шестая утягивалась по боковой дороге в Кляйн картой. Карта - всегда много говорит. Если в карту вглядываться, в самом и безнадежьи что-то можно увидеть, догадаться.
Боев никого не торопил, всё равно саней подождём. В беззвестье он, бывало, и попадал. Попадал - да на своей земле.
Радист уже связался со штабом бригады. Ответ: скоро выезжаем. (Ещё не выехали!) А новостей, распоряжений? Пока никаких.
Вдруг - шаги в прихожей. Вошёл, в офицерской ладной шинели, - командир звукобатареи, оперативно подчинённой Боеву. Давний приятель, ещё из-под Орла, математик. И сразу же свою планшетку с картой к лампе развёртывает. Думает он: вот, прямая просёлочная на северо-восток к Дитрихсдорфу, ещё два километра с лишком, там и центральная будет, туда и тяните связь.
Смотрит Боев на карту. Топографическую читал он быстрей и точней, чем книгу. И:
- Да, будем где-то рядом. Я - правей. Нитку дам. А топографы?
- Одно отделенье со мной. Да какая ночью привязка? Наколют примерно. И к вам придут.
Такая и стрельба будет. Приблизительная.
Торопится, и поговорить некогда. Хлопнули дружеским пожатием:
- Пока?
Что-то не сказано осталось. И своих бы комбатов наставить, так и они заняты. И - лошадей пождать.
И прилёг Боев на диванчик: в сапогах на кровать - неудобно. А без сапог не солдат.
6
Для кого война началась в 41м, а для Боева - ещё с Хасана, в 38м. Потом и на финской. Так и потянулось сплошной войной вот уже седьмой год. Два раза перебывал на ранениях - так та ж война, а в родной край отпусков не бывает. В свою ишимскую степь с сотнями зеркальных озёр и густостайной дичью, ни к сестре в Петропавловск вот уж одиннадцатый год путь так и не лёг.
Да когда в армию попал - Павел Боев только и жизнь увидел. Что было на воле? Южная Сибирь долго не поднималась от гражданской войны, от подавленного ишимского восстания. В Петропавловске, там и здесь, - заборы, палисадники ещё разобраны, сожжены, а где целы - покривились. Стёкла окон подзаткнуты тряпками, подзатянуты бумагой. Войлок дверной обивки где клоками висит, где торчит солома или мочало. С жильём - хуже всего, жил у замужней сестры Прасковьи. Да и с обувью не лучше: уж подшиваешь, подшиваешь подошвы - а пальцы наружу лезут. А с едой ещё хуже: этого хлеба карточного здоровому мужику - ничто... И везде в очереди становятся: где - с пяти утра, а где набегают внезапной гурьбой, не спрашивая: а что будут давать? Раз люди становятся - значит, что-то узнали. И - нищих же сколько на улицах.
А в армии - наворотят в обед борща мясного, хлеба вдосыть.
