свои предрассудки бросьте, слышите?
– Угу, – послышалось из-за куста, сквозь который маячило рыжее пятно.
Больше никто не произнес ни слова.
И вот на полянке появились еще трое заговорщиков. Поэтесса Татьяна имела наружность, очень подходящую для поэтессы: у нее были темные локоны, бледное лицо и большие черные глаза с длинными ресницами. Обоих спутников ее даже без всякой драки стоило снять на кинопленку. Чтобы Оська их не узнал, они напялили на себя черт знает что: лица обоих были закрыты масками, вырезанными из темной тряпки. Кроме того, один мальчишка был до пят закутан в старый байковый халат малинового цвета, а на другом был драный свитер и огромные брюки галифе шириной чуть ли не в рост самого мальчишки.
Они остановились среди полянки и стали оглядываться.
– Мальчики, а где кляп? У кого кляп? – нежным голосом спросила поэтесса. – Гриша, у тебя кляп?
– У меня. – Заговорщик в галифе вынул из кармана скомканный носовой платок и длиннющую толстую веревку, – Только зря вы все это. Лучше просто отколотить его, как все люди делают, и порядок.
Татьяна заспорила с ним:
– Знаешь, Гришка... В тебе вот ни на столечко фантазии нет! Ну что интересного, если вы его отколотите? А тут... Тут прямо как в кино! Он идет, вдруг на него налетают двое в масках, затыкают рот, привязывают к дереву и исчезают.
– А первый прохожий его развязывает, – добавил Гришка.
– Ну и пусть развязывает, – вступился Андрей. – Зато он на всю жизнь это запомнит. А какой толк в твоем колочении? Он к нему с детства привык: его каждый день кто-нибудь лупит.
Гриша сказал, что ему, в конце концов, все равно, как поступят с Дробилкиным, и что ому только жалко веревки, которую Оська им, конечно, не вернет.
Все трое умолкли. Поэтесса отошла от своих спутников и стала разглядывать их с таким видом, словно это были прекрасные статуи.
Вот она заулыбалась, прищурив глаза и наморщив нос.
– Ой, мальчики, какие вы интересные! – пропищала она тоненьким голоском и, оглянувшись вокруг, потирая ладошки, добавила: – И вообще, как все это интересно! Как интересно!.. – Интересно, да? Интересно? – басом рявкнула Зинаида и вылезла из кустов.
– Интересно! Интересно! – закричала вся Оськина компания, выскакивая на полянку.
Заговорщики оторопели, но не пытались бежать. Они только головами вертели во все стороны. Я приник глазом к видоискателю. События стали развиваться очень быстро.
Рыжая коренастая Зинаида, пригнув голову, упершись кулаками в бока, пошла на поэтессу:
– Тебе интересно, да? Очень интересно, да? Интересно, как человека мучают, да?
Поэтесса тихонько пятилась, нацелив на Зинаиду две растопыренные пятерни.
– Только тронь, Зинка! Только тронь! Только тронь! Только тронь!..
Белобрысая Тамара прыгала перед Гришкой с Андреем, издеваясь над их костюмами, и называла их 'шутами гороховыми'. Никита, ухмыляясь, засучивал рукава и бормотал, что сейчас кое-кто узнает, как втроем на одного нападать.
– Никита! Никита, дай им! Дай им! – надрывался Оська, держась поближе к кустам. – Вы слышали? Вы слышали, что они хотели со мной сделать? Кляп в рот! Как бандиты настоящие! Никита, дай им, чего боишься! Дай им!
Вдруг Тамара подскочила к Грише и сдернула с него маску. Тот вытянул ее пониже спины сложенной в несколько раз веревкой.
Дальше все пошло как по маслу: Тамара завизжала и ухватилась за веревку; Никита налетел на Гришу и повалился вместе с ним на землю. На помощь Грише бросился Андрей. На Андрея, оставив Таню, напала Зинаида, а через секунду ей в волосы вцепилась сзади поэтесса.
– Ура-а-а! Бей! – завопил Оська, почти совсем исчезая в кустах.
Весь дрожа от радости, чувствуя, что наступила самая счастливая минута в моей жизни, я поймал в видоискатель кучу малу, которая образовалась подо мной, нажал на спуск и... прямо похолодел.
Раньше я никогда не обращал внимания на то, как трещит мой киноаппарат. Только теперь я по- настоящему услышал его. Он тарахтел, как пулемет. Наверное, во всем парке было слышно.
Драка внизу прекратилась. Куча мала распалась.
Взъерошенные, растрепанные члены третьего звена подняли головы. Оська вылез из кустов.
Я остановил аппарат. Глубокая тишина наступила вокруг, и в этой глубокой тишине семь человек смотрели на меня, а я глядел сверху на них.
– Во! Шпион! – сказал наконец Оська.
Не спуская с меня глаз, Андрей зачем-то обошел вокруг клена. Маска его болталась на шее. У него были раскосые, как у китайца, глаза и под правым глазом темнел синяк, набитый, как видно, еще во вчерашней драке.
– Слезай! – сказал он.
Я пробормотал, что мне незачем слезать, что мне и здесь хорошо.
– Эй, ты! – закричал Оська. – Слезай, когда тебе приказывают! Не слезешь, так мы сами к тебе заберемся. Тогда кувырком полетишь оттуда... Никита, Никита! Давай лезь на дерево! Чего ты боишься, давай лезь!
Пятиклассника Никиту можно было принять за восьмиклассника – такой он был здоровый. Я посмотрел, как он неторопливо поплевывает на ладони, и понял, что мне лучше будет спуститься без его помощи. Сползая со своего клена, я старался думать о том, что многие кинохроникеры часто подвергаются опасности и что я должен радоваться тому, что сейчас со мной произойдет, однако никакой радости так и не почувствовал.
Как только я спустился, вояки окружили меня со всех сторон. Девочки молчали, а мальчишки ухватили меня за ворот, за рукава и стали трясти.
– Ты кто такой?
– Ты что там делал, на дереве?
– Это что за штука у тебя? Говори! Что это за штука?
– Киноаппарат, – ответил я чуть слышно. Никогда я не думал, что это слово на них так подействует. Мальчишки сразу сбавили тон.
– Чего-чего? – переспросил Оська.
– Ну, кинокамера съемочная, – повторил я.
Все притихли и переглянулись. Потом Зинаида пробасила:
– Это как такое 'кинокамера'? Чтобы в кино снимать?
– Ага!
– В настоящее кино! – воскликнул Оська. – И работает? Взаправду?
– Работает...
– И ты нас снимал?!
– Снимал. Только я не затем на дерево забрался, чтобы вас снимать. Я хотел пейзаж красивый снять, а тут пришли вы, и...
– И ты нас снял?! В настоящее кино! – еще громче закричал Оська. – И все получится? И все на экране будет видно, как мы деремся, и все такое?
Я кивнул.
– Во! Слышали? – ухмыляясь, сказал Никита.
– О-о-о-о-ой! – пропищала поэтесса и запрыгала на одном месте.
Затем они пристали ко мне:
– Ты когда проявишь пленку?
– Ты нам покажешь, когда проявишь?
– Слушай! Пойдем сейчас к тебе, ладно? Ты будешь проявлять, а мы тебе помогать... И сразу нам покажешь...
Теперь, когда опасность миновала, мне стало очень досадно, что моя киносъемка сорвалась. Я сказал угрюмо:
– А чего ее проявлять! Я вас и снять-то как следует не успел. Три секунды какие-нибудь...
