Августовского шоссе и движутся одной колонной на Гродно, другой на Домброво. Не позже чем через двадцать минут они будут здесь, в лагере...
А снарядов нет.
Нет и танковых батальонов, которые должны прибыть с зимних квартир сюда - в район лагеря, к поросшим непролазью мелколесья оврагам, что раскинулись за недалекой березовой рощей. Там - место сосредоточения по тревоге.
Полковник - командир бригады - хотел было отдать приказ единственному танковому батальону, который находился в лагере, выдвинуться к оврагам с тем, чтобы там, рассредоточившись, загрузиться снарядами, как только подоспеют грузовики. Но вспомнил, что автомашинам не пробиться сквозь одичалые кустарники к оврагам... Приказал вывести танки из парка и разбросать в сосняке - на случай бомбового удара.
В воздухе вдруг послышался надсадный нарастающий свист. За речушкой Ия ухнули, всколыхнув землю, разрывы тяжелых снарядов. После небольшой паузы, зазвеневшей тишиной, снаряды легли за речкой целой серией. Два взрыва взметнулись среди палаток, кинув в небо обломки нар, обрывки парусины и солдатских постелей. По лесу пополз приторный запах гари.
У полковника между бровями врубилась складка, тугими узлами заходили на скулах под кожей желваки. Стало ясно, что лагерь - под непосредственным ударом. Надо действовать.
Но снарядов нет.
Нет потому, что по инструкции они выдаются со склада только для боевых стрельб на полигоне. Полковник со злостью отшвырнул незажженную папиросу и с горечью подумал:
'А инструкции о боеготовности?.. Почему я не имел права держать в лагере хоть по одному боекомплекту на танк?..'
И все надеялся, что вот-вот появится офицер связи с приказом из штаба армии, в котором будет сказано, какая стоит перед танковой бригадой задача и что ему, командиру бригады, надо делать сейчас...
С зимних квартир примчались наконец груженные снарядами и патронами машины.
Командир автороты, высокий, сутуловатый старший лейтенант, плакал, как мальчишка, растирая на посеревшем лице слезы, и рассказывал полковнику, что он убил на зимних квартирах, в местечке Свинеж, человека. Застрелил красноармейца, потому что не было иного выхода...
Полковник, туго сжав челюсти и уперев в старшего лейтенанта потемневшие от негодования глаза, слушал его рассказ...
Когда авторота прибыла в Свинеж, местечко дымилось в пожарах. Шесть немецких бомбардировщиков разгрузились над казармами военного городка, над штабом бригады. Первая фугаска попала в караульное помещение, похоронив под обломками всех, кто там находился...
Грузовики автороты пересекли местечко, миновали военный городок и остановились у колючей проволоки, которой было обнесено складское помещение. Надо было открыть склад и взять снаряды. Но у склада стоял часовой - молоденький синеглазый солдат с комсомольским значком на груди.
- Стой! - крикнул часовой ломким голосом.
Старший лейтенант остановился и объяснил солдату, что приехал за снарядами.
- Без разводящего или начальника караула не подходи!
- Убиты! Война, - коротко объяснил старший лейтенант и подумал, что даже такими доводами не убедить солдата.
Согласно Уставу караульной службы часового мог снять или отдать ему приказание о допуске в склад только разводящий или начальник караула. При их гибели - дежурный по воинской части, начальник штаба или начальник гарнизона. Но никого не было. Начальником гарнизона являлся командир бригады. Он - в лагере. Дежурный по части - тоже там. Ведь наряд для несения службы в гарнизоне посылался из лагерей.
- Война, немцы напали. Танки без боеприпасов, - доказывал командир роты часовому.
А тот, часто моргая полными слез глазами, держал на изготовку ружье и твердил одно:
- Не подходи! Буду стрелять!
- Ты же сам видел, как самолеты бомбили городок!
- Видел, но не могу.
- Черт с тобой! Стреляй! - взбесился старший лейтенант и двинулся на часового.
Тот, не задумываясь, загнал патрон в патронник и вскинул винтовку. Командир автороты остановился:
- Что ты делаешь?!
У машин зашумели водители и красноармейцы-грузчики. Всей толпой начали уговаривать солдата.
- Сволочи! - плаксиво закричал на них часовой. - Сами устав знаете! При чем здесь я?!
- Тогда я буду стрелять, - твердо сказал старший лейтенант, расстегивая кобуру.
Часовой поставил к ноге винтовку и, глядя в упор побелевшими от страха и волнения глазами, из которых медленно катились слезы, сказал трясущимися губами:
- Стреляйте!.. Так-то будет лучше...
Старший лейтенант вскинул пистолет, прицелился в затвор винтовки, надеясь заклинить оружие часового. Выстрелил. Часовой тихо вскрикнул, повалился на землю, скорчился, засучив, как подстреленный зайчишка, ногой... Пуля, скользнув по затвору, срикошетила и попала солдату в живот...
В лагере кипела работа. Торопливо разгружали автомобили и тащили тяжелые ящики к открытым люкам танков. Загрузившись боеприпасами, танки один за другим уходили сквозь сосняк и березовую рощу к оврагам.
Артиллерийский обстрел внезапно прекратился. Было явственно слышно, как где-то близко трещали пулеметные очереди и ревело множество моторов.
В лагерь примчался еще один мотоциклист.
- Фашисты близко! - взволнованно сообщил он, вытирая со лба холодный пот.
Командир части уже не нуждался в докладе разведчика. Он отчетливо видел, как далеко за пересохшей речушкой Ия по болотистому полю ползли широко развернутой цепью танки, похожие на дымящиеся копны. Скоро они нырнут в зеленое половодье мелколесья, раскинувшегося за Ией, и вынырнут у самого лагеря...
- Товарищ полковник, - вдруг взволнованно заговорил мотоциклист, часто моргая покрасневшими глазами, - что же это такое? Может, недоразумение? Может, поговорить надо с немцами? Как же это? Мы же никого не трогали... Неужели сразу стрелять?..
- К бою! - хрипло скомандовал полковник экипажу своего командирского танка.
Легко скомандовать к бою, нетрудно зажечь сердца людей, готовых сделать все, чтобы победить лютого врага. Но как, не имея приказа, завязать этот бой, как победить врага, не зная его численности, не видя, как широк фронт, на котором развернулись его силы, не имея поэтому замысла боя и, главное, при наличии всего лишь одного танкового батальона и двух батальонов где-то там, в тылу, спешащих из местечка Свинеж и уже явно опаздывающих и ускоряющих этим опозданием неминуемую трагическую развязку.
По мнению полковника, оставалось только одно: скопив батальон на склонах большого, поросшего ивняком оврага, ощетиниться жерлами пушек и бить по тем фашистским машинам, которые, выйдя к оврагу, попадут под прямой выстрел, а затем атаковать на узком участке, надеясь, что у оврага окажется фланг стальной армады. А потом? Что потом?.. Как воевать без линии фронта, не чувствуя ни справа, ни слева локтя? Ответственность за жизнь многих людей, за дорогостоящую материальную часть легла на плечи одного человека тяжелым грузом...
Случилось так, что фашисты не вышли к оврагу, а, перемахнув через мелководную Ию, левым крылом проутюжили линейки опустевшего лагеря, обстреляли неизвестно для чего безмолвные парусиновые палатки, ударили из пушек по деревянному зданию столовой и, подминая скрежетавшими гусеницами молодые сосенки, устремились в сторону огромного изумрудно-зеленого квадрата клеверного поля и желтых хлебных массивов. Фашисты спешили вперед, на восток, туда, где за лесом, за железнодорожной насыпью, пролегали из Осовца и Белостока дороги на Гродно.
...Танк младшего политрука Морозова стоял на пологом скате оврага так, что из его забросанной срубленными ветвями башни можно было наблюдать за просвечивающейся насквозь березовой рощей,
