быть женой нелюбимого человека. Ты не скрыла этого от меня и просила только об одном, чтобы отец твой никогда не знал о твоем поступке…»
— Леля… Дорогая моя!.. Как же!.. — проговорил, прерывая чтение, рыдая, старик и бросился на шею к дочери.
— Папа… папочка… успокойся!
Оба они утирали друг у друга слезы, и только через несколько времени Елена взяла письмо и продолжала:
— «Я женился и думал заслужить твое расположение. Мысль о том, что я разбил твою жизнь, мучила меня, и я не раз порывался все сказать тебе и просить пощады… Ты видела, как я был раздражителен… ты видела, как я ревновал тебя… Но я медлил признанием в надежде, что ты когда-нибудь полюбишь меня, так как я сам начинал любить тебя и полюбил, когда уже было поздно… Я, как безумный слепец, все еще надеялся, хотя хорошо понимал, что ты любишь другого… Но я все-таки решил, что я не стану у тебя на дороге… Ты помнишь наш разговор на даче?.. Если бы я не сделал тебя теперь свободной вдовой, а бы умолил тебя о разводе, и хотя поздно, но поправил бы свое преступление…
Теперь ты знаешь все… Можешь ли простить меня? Если можешь, — прости и пожалей о человеке, которому бог дал все, чтобы быть человеком, но который забыл бога и помнил только себя…
Мне стыдно тебе говорить о деньгах. Как-то неловко извиняться перед тобой, которую я ограбил нравственно, в том, что я истратил и те тридцать тысяч, которые ты получила от дяди… У тебя есть бриллианты. Продай их, за них ты все-таки что-нибудь выручишь…
Прощай, Елена… Прости… Не хочется умирать, но, к сожалению, надо… Мне остается единственное утешение, что ты теперь свободна, и я умоляю тебя об одном: не носи по мне траура и скорей, скорей соединись с человеком, который достоин тебя. Это моя настоятельная предсмертная просьба, а ведь просьбы умирающих священны…
Хотелось бы еще написать тебе… Хотелось бы опять начать мольбу о прощении, но время идет… Я знаю, я чувствую, что ты простишь, и эта уверенность придает мне спокойствие в последние часы моей жизни. Упроси отца, чтоб и он не проклинал меня!..»
Елена кончила. Слезы душили отца и дочь.
С первым же поездом они поехали в Петербург. Елена повезла с собой все драгоценные вещи, подаренные ей мужем, и, когда приехала на квартиру мужа, отдала их судебному следователю.
Мать была в ужасе, узнавши на другой день об этом поступке. Она стала было ее упрекать, но Елена тихо заметила:
— Мама… не говорите… Я знаю, что я делаю!..
— Но на что же ты будешь жить?..
— Будьте покойны, мама, вам во второй раз не придется приносить меня в жертву для спасения папы…
— Ты это на что намекаешь?..
— Я все знаю, мама… Слышите ли, все!
Александра Матвеевна изменилась в лице, но не ответила ни слова. Какая-то заискивающая улыбка появилась в ее глазах, и она избегала смотреть прямо в глаза дочери.
«Неужели она все знает?» — подумала она со страхом…
В большой зале на столе лежал покойник, и священник служил панихиду. Кроме Чепелевых и вдовы, никого не было, хотя в газетах уже появилась заметка о самоубийстве.
Панихида только что кончилась. Дьячок заунывным голосом читал псалтырь, а Елена с отцом прошли в дальние комнаты, они молча сидели и оба задумались. Машинально Елена взяла со стола газету, развернула и вдруг стала бледней полотна… Зрачки расширились и в ужасе смотрели в одно место.
— Лена… Голубушка! что с тобой?..
— Папа… Папочка!.. — прошептала она каким-то жалобным тоном, словно ребенок, молящий о помощи.
Старик заглянул в газету. В телеграмме в числе опасно раненных оказался штабс-капитан Венецкий.
Генерал перекрестился и обнял Елену. Она затрепетала в его руках, как подстреленная птичка.
— Господи… За что же? за что? — прошептал старик, прижимая к своей груди полумертвую Елену.
Глава двадцать третья
За границей
Целую неделю Варвара Николаевна каталась по румынским железным дорогам в надежде нагнать Привольского и еще раз обнять его. Какое-то капризное желание влекло эту женщину, заставляя ее пересаживаться с поезда на поезд, сердиться на остановки и на скверные гостиницы. Верившая предчувствиям, она сердилась и плакала, когда в сердце ее закрадывалась мысль, что она больше не увидит своего любовника. Она ехала дальше, расспрашивала офицеров, где полк, который она искала, получала самые сбивчивые сведения и сердилась на Парашу, когда та советовала ей вернуться.
Катанье ее было безуспешно. Она не встретилась с Привольским и узнала наконец от одного знакомого генерала, что полк, в котором служит Привольский, уже за Дунаем и получил немедленное назначение идти за Балканы к отряду генерала Гурко.
Это известие заставило ее поплакать и успокоиться. Дальше ехать было некуда, и наконец, она так устала.
Варвара Николаевна вернулась в Букарешт. Там она рассчитывала отдохнуть несколько дней, кстати, повидаться с новым уполномоченным, назначенным вместо Башутина, а затем или ехать куда-нибудь на воды за границу, или вернуться в Россию, — она еще не решила.
Утомленная, разбитая после беспрерывной езды и гадких гостиниц, Варвара Николаевна обрадовалась, когда ранним августовским утром поезд пришел в Букарешт и она очутилась наконец в очень недурном номере лучшей гостиницы.
Она тотчас же взяла ванну, выпила чашку кофе и с удовольствием уставшего человека улеглась на кушетке в капоте, с распущенными волосами.
Она наконец могла сосредоточить свои мысли и спокойно обдумать свое положение. Она вспомнила сперва о Привольском, но — странное дело! — теперь, когда она знала, что он далеко, что он не может прийти к ней и целовать ее со страстью здорового юноши, она гораздо спокойнее думала о нем и даже назвала себя сумасшедшей, вспомнив, что она, как девчонка, рыскала по железным дорогам. Она старалась отогнать от себя такие мысли и в то же время досадовала, что так дорого дала Башутину за свои письма… Она, конечно, любит этого юношу, но к чему она так поспешила с Башутиным? Он ее поддел на удочку… Делец заговорил в ней и победил любовницу.
— Я совсем вела себя, как девчонка! — прошептала она. — Нет… нет!.. Я по-прежнему люблю его!..
Она хотела уверить себя, что по-прежнему любит Привольского, но сердце ей подсказывало другое.
«Неужели это был только порыв… один порыв?» — допрашивала она себя.
Она велела Параше подать себе шкатулку и стала перебирать свои письма к Башутину…
— И я его когда-то любила! — шепнула она, перечитывая некоторые письма. Просматривая другие, она испуганно качала головой.
«Все уничтожить!» — решила она, заперла письма в шкатулку и отдала Параше.
Мысли начинали путаться. Разные лица неясными тенями мелькали в усталом мозгу. Усталость взяла свое, и она заснула.
Был пятый час, когда Варвара Николаевна проснулась.
— Вы спали, барыня, отлично! — заметила Параша.
