Глава третья
Свадьба
В последнее воскресенье перед масленицей, в шестом часу вечера, в Каменноостровской церкви, в присутствии десятка приглашенных, торопливо венчали странную пару, пожелавшую соединиться брачными узами.
Рядом с красивою, стройною, изящною Варварой Николаевной, одетою в белое подвенечное платье, стоял маленький, худой, желтый старик с большими, выкатившимися вперед мутными глазами и отвислою губой. Он, видимо, старался твердо стоять на ногах, хотя по временам терял равновесие. Изможденное, бледное лицо его подергивалось нервной гримасой, и руки вздрагивали, как у эпилептика.
Взглянувши на этого жениха, вы бы ему дали по крайней мере лет семьдесят, нов брачной книге значилось, что жениху, отставному полковнику Василию Матвеевичу Орефьеву, пятьдесят пять лет.
Варвара Николаевна была серьезна и бледна. По временам она опускала взгляд на своего соседа, и какая-то нервная дрожь физического отвращения пробегала по ее телу…
«Еще не поздно!.. Еще можно отказаться!» — подумала она, когда Орефьев, потерявший было равновесие, вдруг судорожно схватился за ее теплую руку и она почувствовала прикосновение холодной, влажной руки.
Священник в это время предлагал обычные вопросы о согласии. Она не слыхала вопроса и очнулась только тогда, когда Башутин шепнул ей, что надо отвечать.
«Разве сказать „нет“?» — мелькнула у нее мысль, и она повела глазами на старика.
«Ему жить недолго, а после…»
— Да! — произнесла она так решительно и громко, что священник взглянул на нее, несколько изумленный.
Присутствующих было очень мало — и все близкие знакомые Варвары Николаевны. Ни родных, ни знакомых Орефьева не было, так как по настоятельному требованию невесты Орефьев тщательно скрывал о свадьбе, и даже любимый его камердинер не знал, зачем его барин оделся во фрак и вместе с Башутиным уехал в пять часов из дому, приказав вечером прийти к Варваре Николаевне.
Орефьев был очень богат. О первых его подвигах на поприще наживы ходили скверные слухи; под конец он занимался только тем, что давал под большие проценты деньги, но теперь он давно бросил все дела и возился с докторами, так как разгульная жизнь, которую он вел, под конец дала о себе знать, и ему серьезно советовали беречься…
Год тому назад он познакомился с Варварой Николаевной (к ней привез его Башутин), и молодая женщина произвела на Орефьева сильное впечатление. Он стал у нее часто бывать, но постоянно встречал любезный, но холодный прием. С ним были приветливы, но на все его ухаживания не обращали никакого внимания. Привыкнув, что за деньги ему прощали все его физические недостатки, Орефьев был несколько удивлен таким отношением, тем более что до него доходили слухи о неразборчивости Варвары Николаевны, и он как-то намекнул, что мог бы дать Варваре Николаевне большие деньги, если бы она согласилась быть его любовницей… В ответ на это перед ним заперли двери дома, и Башутин, часто навещавший Орефьева, рассказывал ему нередко, как была оскорблена таким предложением Варвара Николаевна. Тогда Орефьев просил Башутина как-нибудь вымолить прощение и позволить приехать к Варваре Николаевне. Прощение было вымолено; он приехал, выслушал горькие упреки и, разумеется, еще более влюбился в эту женщину. Его принимали, с ним были ласковы и, когда старик жаловался, что он одинок и что родные ждут его смерти, желая воспользоваться его наследством, ему замечали, что он напрасно забывает своих друзей; при этом Варвара Николаевна как-то нежно взглядывала на старика и говорила, что не все же ищут богатства и может найтись женщина, которая бы посвятила свою жизнь ему совершенно бескорыстно.
Старик с восторгом слушал эти слова и, как милости, просил позволения поцеловать руку. Ему позволяли, но быстро отдергивали. Он все более и более влюблялся в Варвару Николаевну и наконец сделал ей чрез Башутина предложение, обещая положить у ее ног все свое состояние.
Варвара Николаевна давно имела виды на старика, но она колебалась, хотя и не оставляла намерения взять его в свои руки и получить все его громадное состояние; слишком уж противен был этот старик, и она откладывала свое решение. Отказ еще более раздражал сластолюбивого старика, и он умолял Варвару Николаевну дать ему хоть какую-либо надежду… В это время он почти каждый день бывал у нее и совсем перестал бывать у Чепелевых. Сестры он не любил и не доверял ей. Чепелева хотела было как- нибудь отвлечь старика и для этого стала привозить к брату очень красивую гувернантку, но намерения ее не увенчались успехом. Старик сперва заинтересовался молоденькою женщиной, но скоро бросил, тем более что Башутин серьезно предостерегал его против замыслов на его жизнь…
Когда несколько дней тому назад Варвара Николаевна наконец дала свое согласие, то старик, обезумев от восторга и припав к ее руке, лепетал какие-то несвязные речи.
Еще обряд венчания не кончился, когда по Каменноостровскому проспекту быстро неслась тройка лошадей, потряхивая бубенцами. В широких ямских санях, закутавшись в шубы, сидели дама и двое мужчин.
— Пошел! — крикнул Борский, взглядывая на часы. — Пошел! пять рублей на водку!
— Успеем ли мы? — спросила Чепелева.
— Я думаю, успеем! — ответил Борский.
— Ах, что они сделали с бедным братом! Ведь это насилие… Ведь это наконец что такое? — говорила взволнованным голосом Чепелева, обращаясь к молчаливо сидевшему напротив полицейскому чиновнику. — Только бы остановить!..
— Перестаньте, maman, ныть! — строго заметил по-французски Борский и снова стал подгонять ямщика.
Но это было напрасно. Ямщик, заручившись обещанием большой подачки, и без того гнал лошадей что есть мочи.
Несмотря на тайну, охраняемую Орефьевым, Чепелева все-таки узнала о свадьбе.
В тот самый день она два раза заезжала к брату, первый раз утром и во второй раз перед обедом, но оба раза швейцар сказал ей, что Орефьев болен и никого не принимает. Она возвращалась уже домой, намереваясь в тот же вечер посоветоваться с зятем насчет старика, как вдруг на Семионовском мосту она увидала в карете брата вместе с Башутиным и заметила, как последний быстро откинулся назад.
У нее мелькнуло подозрение: зачем от нее скрыли, что брат уехал? С некоторых пор, особенно в последние дни, она замечала что-то неладное и слышала, что Башутин почти каждый день просиживает у брата. Сердце у нее сжалось от какого-то предчувствия. Она испугалась не за брата, конечно, а за его состояние.
Она приказала кучеру ехать тотчас же назад, остановилась на углу улицы, где жил Орефьев, и, приказав кучеру дождаться, поспешно прошла к большому дому, миновала подъезд, прошла в ворота, поднялась по черной лестнице и позвонила у черного хода.
Ее встретила пожилая горничная, которая давно уже сообщала обо всем происходившем у Орефьева и за это получала подарки и деньги.
— Где брат? — быстро спросила Александра Матвеевна, входя в комнату. — Куда он уехал?
— Их нет дома… Только что уехали…
— Знаю, что нет дома… Но куда он уехал? Разве ты не могла узнать?
— Не могла… Старалась, но, видит бог, не могла. Приехал Башутин… Барин надели фрак…
— Фрак? зачем фрак? Он никогда не носит фрака.
— Я и сама дивилась, зачем, мол, барину нашему фрак. И белый галстук тоже им разгладила сегодня. Спрашивала Никифора, — говорит, что не знает… Мало ли зачем господа фраки одевают?
— Не болтай вздора!.. — вдруг крикнула Александра Матвеевна. — Чего ты мямлишь, дура этакая! Не могла ничего узнать. Никифор дома?
— Нет-с… Ушел.
