- Так что там с твоим пациентом? - спросил я, когда мы уже шли по улице.
Милтон ответил не сразу; мне даже показалось, что он меня не слышит, но тут он неожиданно сказал:
- Я установил перелом четырех ребер, сложный перелом фемуральной кости, а также небольшое внутреннее кровотечение, которое может указывать, а может и не указывать на разрыв селезенки. Ну и всякая мелочь, вроде некроза подъязычного френума... Пока у него еще был френум.
- Френум - это что?
- Уздечка. Такая тонкая полоска соединительной ткани под языком...
- Кляк!.. - сказал я, попытавшись дотронуться кончиком языка до собственного френума. - Чувствуется, этот парень здоровьем не обижен. Просто богатырь!
- ..Пульмонарная адгезия, - продолжал перечислять Милтон задумчиво. - Пока не особенно серьезная и, определенно, не туберкулезная, что радует. Но эти спайки чертовски болят, кровоточат, и ужасно мне не нравятся. И еще - acne rosacea.
- Это, кажется, когда нос начинает светиться красным, как стоп-сигнал?
- Парню, о котором я тебе рассказываю, не до смеха.
Это заставило меня присмиреть.
- Что же с ним случилось? На него напали бандиты?
Милтон отрицательно покачал головой.
- Тогда, может быть, его переехал грузовик?
- Нет.
- Значит, он просто откуда-нибудь упал. Милтон остановился и, повернувшись ко мне, посмотрел мне прямо в глаза.
- Нет, - сказал он. - Ниоткуда он не падал. И ничего с ним не случалось, добавил он, снова трогаясь с места. - Вообще.
Я промолчал, потому что сказать мне было нечего.
- Просто как-то вечером он почувствовал, что у него пропал аппетит, задумчиво промолвил Милтон, - и пораньше лег спать. И все эти вещи случились с ним одна за другой.
- В кровати? - не поверил я.
- Ну, - проговорил Милтон скрипучим голосом врача-педанта, - если быть абсолютно точным, то его ребра треснули, когда он шел из туалета в спальню.
- Ты шутишь! - вырвалось у меня.
- Нисколько.
- Тогда твой пациент лжет. Милтон снова покачал головой.
- Я ему верю.
Он верил своему пациенту, а я поверил ему. Я хорошо знаю Милтона: раз он допускает, что такое возможно, значит, у него есть к тому веские основания.
- Сейчас я много читаю о психосоматических расстройствах, - сказал я. - Но перелом фе.., как ты ее назвал?
- Фемуральной кости, - повторил он. - Говоря по-человечески, у него перелом бедра. Сложный перелом. Да, это действительно бывает достаточно редко, но все-таки бывает. Ты ведь знаешь, что мускулы бедра очень сильны? Когда человек просто поднимается по лестнице, они развивают усилие в двести пятьдесят - триста фунтов при каждом шаге. При некоторых спастически-истерических состояниях эти мускулы легко могут сломать даже самую крепкую кость.
- А как насчет всего остального?
- Функциональные расстройства, все до единого. Никаких вирусов, никаких инфекций.
- Похоже, дружище, теперь тебе есть о чем подумать! - воскликнул я.
- Да, - согласился Милтон.
Расспрашивать дальше я не стал. Дискуссия была закрыта - я понял это так ясно, как если бы услышал щелчок замка, замкнувшего уста доктора.
Через несколько минут мы остановились перед неприметной дверью, почти не бросавшейся в глаза благодаря соседству двух магазинных витрин, и по узенькой лестнице поднялись на третий этаж. Милтон поднял руку к кнопке звонка, но сразу же опустил, так и не позвонив. К двери квартиры была приколота записка, гласившая:
'Ушел за лекарством. Входите'.
Записка была не подписана. Милтон неопределенно хмыкнул, повернул ручку, и мы вошли.
Первым, что я почувствовал, был запах. Он был не особенно силен, но любой человек, которому когда- либо приходилось копать траншею на том самом месте, где на прошлой неделе была захоронена целая гора трупов, сразу бы его узнал. Такие вещи не забываются.
- Это некроз, черт бы его побрал! - пробормотал Милтон. - Ты пока присядь, я скоро вернусь.
И с этими словами он направился в дальнюю комнату, еще с порога бросив кому-то жизнерадостное:
'Салют, Гэл!..'
В ответ послышалось неразборчивое, но радостное бормотание, услышав которое я почувствовал, как у меня ком встал в горле. Этот голос казался настолько усталым и измученным, что он просто не имел права звучать так приветливо.
Некоторое время я сидел, прилежно рассматривая рисунок на обоях и изо всех сил стараясь не слышать доносившихся из спальни характерно докторских, бессмысленно-бодрых междометий и ответного мучительно-радостного мычания. Обои в гостиной были совершенно кошмарными. Помнится, в одном ночном клубе я видел номер Реджинальда Гардинера, который переводил на язык музыки самые разные образцы обойных рисунков. Сейчас я прибег к его методу, и у меня получилось, что обои в этой квартирке должны звучать примерно так: 'Тело плачет, уэк-уэк-уэк... Тело плачет, уэк-уэк-уэк...' Мелодия была очень тихая, как бы полустертая, причем последний слог напоминал по звучанию сдавленную отрыжку.
Я как раз добрался до особенно любопытного стыка в обоях, где они поменяли свою мелодию на противоположную и затянули 'Уэк-уэк-уэк; плачет тело...', когда входная дверь отворилась, и я от неожиданности вскочил, чувствуя себя совсем как человек, которого застали там, где ему совершенно не полагается находиться, и который не может достаточно коротко и внятно объяснить свое присутствие.
Вошедший - высокий, легко и неслышно ступавший мужчина со спокойным лицом и прищуренными зеленоватыми глазами - успел сделать целых два шага, прежде чем заметил меня. Тогда он остановился - опять же не резко, а очень плавно и мягко, словно его организм был снабжен невидимыми рессорами и амортизаторами и спросил:
- Кто вы такой?
- Черт меня побери!.. - вырвалось у меня. - Да ведь это Келли!
Он взглянул на меня пристальнее, и на его лице появилось точно такое же выражение, какое я видел уже много, много раз, когда во время наших вылазок в бары мы вместе сражались с 'однорукими бандитами', и Келли напряженно всматривался в маленькие квадратные окошечки. В какое-то мгновение я почти услышал щелчки рычагов и увидел вращающиеся барабаны: лимон.., вишенка.., вишенка... Щелк!.. Танкер, прошедшие годы. Щелк!.. Техас, Келли. Щелк!..
- Будь я проклят! - протянул он, и я понял, что Келли удивлен еще больше моего. Потом он переложил в левую руку маленький сверточек, который принес с собой, и мы крепко пожали друг другу руки. У него была такая большая ладонь, что он с легкостью мог обхватить мою, а остатка пальцев вполне хватило бы, чтобы завязать полуштык <Полуштык - морской узел.>.
- Где ты скрывался все это время? Как сумел меня выследить? - спросил он.
- И не думал, - ответил я. (Произнося это, я невольно вспомнил, с какой легкостью я всегда усваивал чужую манеру выражаться. Чем большее впечатление человек на меня производил, тем сильнее мне хотелось ему подражать. Были времена, когда я копировал Келли лучше, чем его собственное зеркальце для бритья.) При этом я улыбался так, что у меня заныли лицевые мышцы.
- Рад тебя видеть, - сказал я и в телячьем восторге снова тряхнул его руку. - Я приехал с доктором.
- Так ты теперь врач? - уточнил Келли, и по его тону я понял, что он готов к любым неожиданностям и
