обводу ветрового стекла, там, где сырость проникла между его слоями. Однако он стал немного более вместительным, экономичным, тормоза больше не заедало в сырую погоду, а зажигалка раскалялась несколькими секундами быстрее.
Кто они? Откуда? Что делают здесь и как выглядят? Все это осталось тайной. Янси знал ровно столько, сколько ему позволили. Например, почему такое необходимо. Пришельцы могли восстановить его размозженную голову и плечо, - и сделали это; могли внести определенные улучшения в работу организма, - и слегка подправили его. Но даже они не могли предвидеть всего, с чем Янси придется столкнуться в будущем. Для них, - как впоследствии и для него самого, - было чрезвычайно важно скрыть перемены в его мозгу и теле; иначе нормальное сосуществование Янси и общества станет невозможным, и последствия для обеих сторон окажутся весьма серьезными. Они сочли за лучшее открыть рожденному заново землянину всю правду и наложить категорический запрет на ее разглашение. Так исчезла опасность, что он, в блаженном неведении, будет публично творить чудеса, которые потом даже не сможет объяснить. Какие чудеса?
Самым удивительным, пожалуй, были изменения в нервной системе и мозгу, в результате которых Янси приобрел способность мгновенно усваивать информацию. Кроме этого, сверхбыстрая реакция. Абсолютная память с момента, когда он покинул космический корабль, и полный доступ к фактам, накопленным за всю предыдущую жизнь. Но все же основной целью неземных 'хирургов' было сохранить в неизменном виде тело и личность Янси Боумена. Его не превратили во что-то абсолютно иное. Начав в буквальном смысле новую жизнь, он функционировал лучше, но во всем оставался прежним Янси, ведь даже пищеварительную систему ему улучшили, а не заменили. Он стал получать больше калорий и энергии от меньшего количества пищи, свободно дышать воздухом с повышенным содержанием окисла углерода. И все же 'усовершенствованный' Янси остался самим собой. И прежние чувства владели им с той же силой; сохранилось даже (нет, прежде всего!) раздиравшее душу смятение, охватившее его в момент гибели.
***
Смерть обрушилась па него в пятницу утром, а в воскресенье, в тот же ранний час, глазам немногочисленных немых свидетелей, - нескольких птиц и перепуганной белки, - открылось весьма необычное зрелище. Земля разверзлась, из ее чрева поднялся космический корабль. Скрывавший его верхний слой почвы разровняли, присыпали опавшими раньше времени листьями, потом звездолет прочертил в небе косую черту. Он сделал круг и какое-то время летел над пустынным шоссе. В днище показалось отверстие, оттуда медленно опустился на дорогу старенький седан с урчащим мотором и вращающимися колесами. Он коснулся асфальта, даже не подняв пыли, - настолько точно была выверена скорость.
Автомобиль пронесся между холмов, вслепую повернул и помчался дальше. За рулем сидел мрачный Янси Боумен, кипевший от злобы на непостижимую тупость жены.
Пережил ли он мгновение шока, очнувшись после небытия целым и невредимым, как ни в чем не бывало продолжавшим ехать по шоссе на целехонькой машине? Ну хоть обернулся ли, следя за быстро уменьшавшейся точкой на небе, из-за которой оборвалась его прежняя жизнь и началась новая? Съехал ли на обочину, вытереть вспотевший лоб трясущимися от волнения руками и благоговейно восславить благоприобретенные сверхспособиости?
А Беверли? Как отреагировала она? Потребовала объяснений, попросту испытала потрясение, обнаружив, что пятница вдруг чудесным образом превратилась в воскресенье, а суббота и вовсе пропала неизвестно куда?
Нет, нет, и еще раз нет. Никакого шока у Янси не было; он знал заранее, что все произойдет именно так, он ни слова не произнесет и даже не подумает оглянуться. А безмятежное молчание жены неоспоримо свидетельствовало о полном отсутствии каких-либо необычных впечатлений.
Он ехал очень быстро, сидел очень тихо, не мешая гневу достичь своего пика, пока, наконец, это чувство не выкристаллизовалось в нечто более основательное, спокойное и, пожалуй, ядовитое.
По мере того, как новое настроение крепло, Янси вел машину псе спокойней; Беверли расслабилась и уселась поудобнее. Время от времени она оборачивалась, чтобы как следует разглядеть занавески в окнах домов, мимо которых они проезжали, или, подняв глаза к небу, размышляла о чем-то своем.
Если, конечно, она способна по-настоящему размышлять, ехидно подумал он.
Злоба трансформировалась в холодное отчуждение, бесстрастное и безжалостное, как вынесенный в мыслях приговор.
Янси обнаружил, что новые рефлексы позволяют полностью отдаться раздумьям: руки как бы сами но себе управляли машиной и, казалось, реагировали на дорожные знаки без помощи мозга.
В сознании, словно эхо, отдавались беспощадные слова: 'Нет, это не конец наших отношений, Беверли. Конец наступил давным-давно. Ты не женщина, ты получеловек, живущий не собственной, а моей жизнью. Твое ничтожное честолюбие не в состоянии подтолкнуть меня к решительным действиям, чтобы обеспечить успех. Твои чувства слепы, неспособны отозваться на мои терзания, вкусы заимствованы у других, а способности ограничены одной целью: угодить мне своими бестолковыми стараниями. Но без меня ты ничто. Ты не работаешь, и никогда не сможешь где-нибудь работать. Если предоставить тебя самой себе, ты бы оказалась не в силах исполнять самые простые обязанности в конторе, а тем более - управлять летним лагерем. Даже если бы за эти три дня ничего не произошло, то, что нас связывает, никто уже не назовет браком. Никто, тем более я. Я видел солнце, Беверли; я парил на космической высоте, и никогда больше не сумею копошиться в грязи вместе с тобой. Я и раньше был чересчур хорош для тебя, ну а теперь даже говорить не о чем'.
Эта торжественная песнь презрения тянулась и тянулась, звуча на разные лады, дополняясь и усложняясь, черная вдохновение в расстилавшихся перед его глазами бескрайних свободных просторах бесконечного горизонта. Так прошло около часа. Вдруг он почувствовал на себе ее взгляд и обернулся. Встретившись глазами с мужем, Беверли улыбнулась своей старой, знакомой улыбкой. - Сегодня будет чудесный день, Янси. Он резко отвернулся и снова уставился на дорогу впереди. В горле возник ком, глаза защипало. Он осознал, что дар сопереживания, этого умения ставить себя на место других, видеть мир чужими глазами, претерпел изменения вместе с остальными чертами характера, усилившись в нежелательной степени. Как Беверли восприняла случившееся? Вероятно там, на озере, она смутно почувствовала что-то неладное, но едва ли догадалась в чем причина. Понимала, что тут что-то серьезное, потому что согласилась с неожиданным отъездом, ни о чем не спросив его. Но что кроется в этой фразе насчет 'чудесного дня'? Может, Беверли воображает, что если к неведомой угрозе повернуться спиной, та сразу исчезнет? Да, точно, именно так она и считает! Ох, Беверли, Беверли, какой неприятный тебя ожидает сюрприз!
Но день пролетел, и ничего не случилось. Все оставалось по-прежнему и неделю, и месяц спустя. Отчасти тут виновата работа. Янси вернулся к своим обязанностям, наделенный обострившимся зрением, приобретенной способностью все схватывать, видеть суть. Ему с потрясающей четкостью стала ясна механика взаимодействия элементов системы, в которой он сам, его работа, отдел и вся фирма составляли сложный организм, являясь в свою очередь частью единого экономического монстра. Он не терял впустую ни минуты и целыми днями вникал в структуру организации. Плод усилий Янси опустил в ящик для предложений. Это была безупречная в своем роде идея, вполне соответствовавшая его прежним способностям, которая не могла прийти в голову никому, кроме человека на его должности. В результате данную должность сократили, а автора предложения повысили, подняв сразу на две иерархические ступени, поручив новое дело. Так что у него не оставалось ни минуты свободного времени, даже дома. Одного этого было достаточно, чтобы отношения с Беверли отодвинулись на задний план.
Но данные обстоятельства, конечно, лишь отчасти объясняли его медлительность. Янси откладывал окончательное решение изо дня на день, поначалу уверенный в скорых переменах. В значительной степени он не решался на разрыв из-за своей проклятой способности чувствовать эмоции других. Беверли была такой счастливой, счастливой и гордой. В дни, когда он разговаривал с ней меньше обычного, она ходила по дому на цыпочках, совершенно убежденная, что великий человек обдумывает новую гениальную идею. Если ему случалось вспылить, Беверли с готовностью прощала; если он что-нибудь покупал ей или хвалил за удачное приобретение, вся лучилась благодарностью. В семье парило согласие, Беверли была так счастлива, что снова начала петь. Как давно она не делала этого!
И все время он ощущал ее переживания, воспринимал с болезненной отчетливостью ее чувства. Янси ясно сознавал, какой удар нанесет жене, раскрыв свои намерения. Конечно, он сделает это, да, разумеется!
