— Думаю, ты сделаешь огромное одолжение для нас обоих, если не будешь этого произносить, — заметил Торн.
Бригсток хмыкнул и пробормотал что-то вроде «я подумаю».
Входная дверь распахнулась, и на кухне появился Хендрикс, нагруженный коробками. Торн тут же заторопился:
— Мне пора. Собираюсь обедать.
— Я знаю — слышал, что в дверь позвонили, — сказал Бригсток. — Что заказывали: карри или пиццу?
Торн засмеялся:
— А ты не понял?
Минутой позже он уже доставал из холодильника две баночки свежего пива, радуясь, что разговор с Бригстоком закончился на оптимистичной ноте. Все вполне могло сложиться по-другому. В последнее время так много разговоров подходило к той опасной черте, когда Холланд, Хендрикс или кто-нибудь другой повторяли одну и ту же фразу: «Тебе надо быть очень осторожным». Торн раздражался и недвусмысленно давал им понять, что они слишком впечатлительны; друзья же смотрели на него так, словно он лишь подтвердил их опасения.
— Может, пообедаем на улице? — предложил Торн.
Хендрикс только-только подцепил кусочек с пеперони.
— Ты шутишь? На улице еще больше похолодало. Я молод, свободен и одинок. И что мне нужно меньше всего, так это сидеть на сквозняке и ждать, пока моя черепушка не станет размером с желудь. — Он подхватил свою коробку с пиццей и пошел в гостиную.
Торн уже собирался крикнуть ему вслед, чтобы он поставил музыку, но потом передумал. Хендрикс, конечно, мог и схохмить по этому поводу, но его боль никуда бы не отступила. Какой альбом ни поставь, почти наверняка в нем попадется хотя бы одна неподходящая композиция; учитывая характер музыкальной коллекции Торна, это было немудрено. Проблема была — и ему неустанно твердили об этом все кому не лень — в самом музыкальном стиле кантри: слишком много песен о мертвых собаках и потерянной любви.
— Включи телевизор, — прокричал он другу, отыскав выход из положения. — Посмотри, по «Скай» нет матча?
Он вышел в садик, чтобы занести назад в кухню стулья. Ночь стояла ясная, но не было никакой гарантии, что к утру не польет дождь. Он раздумывал над сказанным Бригстоку — что работа его не вдохновляет, пока не польется кровушка. Подумалось: а и вправду, сильно он огорчится, если труп (ведь многие обвиняли его в том, что он сам этого желает) все же «всплывет»? Он мог лишь молиться, чтобы тело, если уж оно появится, не оказалось телом Люка Маллена.
Он поднял голову и увидел, как, мигая огнями и гудя, пролетел самолет. Небо цвета пыльной сливы было все усеяно звездами. Он внес стулья внутрь и закрыл дверь. Хендрикс уже вовсю «болел».
Несмотря на боль в спине, скуку и мрачные мысли, настроение у Торна было отличное. По крайней мере, если сравнивать с недавним прошлым.
Все-таки приятно провести пару часиков с человеком, который — во всяком случае, сейчас — был в еще худшем положении.
Конрад
Мальчишка, вне всякого сомнения, смышленый. По правде сказать, немного зануда — да не все ли равно, если правит бал не он? Этот парнишка, скорее всего, сдал экзаменов в тысячу раз больше него самого, но сейчас это уже не имеет значения, верно? Ум мало что значит, когда у тебя на голове мешок.
Потому что здесь музыку заказывает он, Конрад.
В тот момент, когда эти слова складывались у него в уме, ему пришло в голову, как остроумно придумано: «играть на волынке» — стрелять из пистолета, «играть на баяне» — делать кому-нибудь укол наркотика.
Он всегда был высок и хорошо сложен, всегда следил за собой, но по-настоящему его никогда не уважали. По крайней мере, в юности. В те времена его финансы пели романсы, и не хватало чего-то во взгляде — чего-то такого, что заставляет людей воспринимать тебя серьезно, выдавливать улыбку и говорить: «Ладно, приятель, пусть будет по-твоему». Он хотел, чтобы хоть кто-нибудь сказал ему это — хотел еще с тех пор, когда облажался так, что не мог этого забыть. Это случилось уже несколько лет назад, но он помнил все до мельчайших подробностей. Будто смотрел фильм с самим собой в главной роли.
Задрипанный красный «Форд-Фиеста».
Коротко стриженный гомик подрезал Конрада на светофоре: перестроился в его ряд, вместо того чтобы повернуть направо, как положено по правилам. Потом, в довершение всего, когда он надавил на клаксон, этот говнюк показал ему средний палец — и был тысячу раз прав!
Поэтому он поехал вслед за ублюдком. Висел у него на хвосте, пролетев на скорости пятьдесят и даже шестьдесят миль в час по Далстону и Хакли — всю дорогу до Боу.[15] На улицах в этот утренний час были огромные лужи и очень мало машин — лишь ночные автобусы да какая-то полоумная разболтанная малолитражка-такси, двигавшаяся рывками.
«Фиеста» резко затормозила с тыльной стороны Виктории-парка. Парень вышел из машины и стал размахивать бейсбольной битой. Приближаясь к машине Конрада, он показывал все тот же неприличный жест, угрожающе вертел головой и громко вопил.
Дальше все происходит, как в замедленной съемке. Начинает звенеть в ушах. Конрад чувствует, как неистово бьется сердце под курткой фирмы «Пуффа», но, когда он вылезает из машины и встречает взгляд, о котором так долго мечтал, он вовсе не чувствует страха — наоборот, испытывает прямо-таки наслаждение.
Дебил с битой до последнего явно не верит своим глазам, потому что бита дает ему преимущество, и, скорее всего, он не побоится пустить ее в ход. Это придает ему больше куража, чем следует. И тут он замечает направленный на него пистолет.
Он обосрался. В буквальном смысле слова наложил в штаны, судя по выражению его лица, когда он медленно начал отступать. Убрал свою биту, поднял руки вверх: «Ладно, приятель, ничего же не случилось».
Конечно, пистолет был ненастоящим, но все равно его зауважали. Зауважали пистолет, не Конрада. Но какая разница! Не все ли равно? Чувство, охватившее Конрада, когда он снова садился в машину, было восхитительным. Он никогда ничего подобного не испытывал. И оно долго не проходило, бурлило в крови, когда он вихрем пролетал мило автобусов и несся сломя голову по лужам, в аккурат до того момента, когда двадцать минут спустя все полетело вверх тормашками…
В другом углу комнаты проснулся мальчик. Конрад догадался об этом по положению его тела, по тому, как он повернул голову, по тому, как натянулась материя на его лице.
— Есть хочешь?
Они долго спорили, вставлять ли в рот кляп, и в конце концов Аманда решила, что не надо. Это уже перебор. В любом случае, большую часть времени мальчишка находился под кайфом, и даже когда выходил из него, они коршунами налетали на него, если он пытался кричать.
— Будешь что-нибудь?
Мальчишка молчал, хотя говорить был в состоянии. Просто прикинулся, что не слышит. По каким-то причинам он решил молчать — может, в знак протеста или еще зачем — как будто играл с ними в какую-то игру.
Пытался быть умнее их.
