Доедаю твой хлеб. Извини…»
— Как зовут твою подружку? — спросила Портер.
— Это писала не подружка, это парень.
Портер удивленно подняла бровь:
— А вот это уже намного интереснее, чем вся музыка кантри.
— Это Фил Хендрикс.
— По-нят-но, — сказала она нараспев. Выдержала паузу. — Хендрикс же гей, я не ошиблась?
Торн притворно ухмылялся, смакуя такой поворот дела и получая удовольствие от проявленного внимания. Он кивнул на диван, где, свернувшись клубочком, уютно расположился Элвис.
— Вот диван-кровать, — сказал он. — Я позже разложу его.
— Прошу прощения?
Он не мог удержаться и улыбнулся ей в ответ.
— Почему я внезапно чувствую себя, как в римейке фильма «Продолжайте, констебль!»? Разве не ты говорила мне, что каждое мое слово записывается? Тогда я говорю: «На фиг!»
Она засмеялась.
— Тут есть что выпить?
Торн попытался казаться строгим.
— Забыла, через семь часов нам на работу? Мы должны быть отдохнувшими.
— Одна рюмочка не повредит, — возразила она, присаживаясь на диван. — Неужели Роджер-На- Все-Наплевать не может пойти и принести нам что-нибудь выпить?
Роджер отправился на кухню и сел на корточки перед холодильником. Он с тоской разглядывал скудные запасы, потом осознал: он понятия не имеет, что собирается делать с этой женщиной, которую пригласил к себе домой, и чем все закончится. Но Торн наслаждался каждой минутой, проведенной с ней. Он прокричал в гостиную:
— Боюсь, выбор небогат: дешевый лагер или дешевый лагер.
— Сойдет любой, — ответила Портер.
Дежурство с десяти вечера до шести утра могло быть как хорошей, так и плохой новостью — в зависимости от того, насколько ты любил трудиться. И — что еще важнее — на какой день недели оно выпадало. В начале недели оно могло пройти относительно спокойно. Но в районах Шепардз-буш, Актон, Хаммерсмит — а проще сказать, везде — люди «оживлялись», когда чувствовали приближение выходных.
Констебль Дин Фотерджил знал, что в тот момент, когда в патрульной машине вас только двое, при желании всегда можно спрятаться. Во всяком случае, на время. Можно растянуть на пару часиков перерыв на ужин, если днем не удалось как следует поспать. Конечно, когда ввели рации, стало несколько сложнее, но, даже если начальству известно, где ты находишься, оно все равно тебя не видит. По крайней мере, пока. Поэтому очень быстро полицейские сообразили — если ты передвигаешься, кажется, что ты занят. Из кафе к палатке с кебабом на боковой улочке. Полчасика с газеткой в одном месте, перерыв от тяжелой работы в другом. Но все это, разумеется, касалось только спокойных ночей.
В ночь же на субботу, как правило, всегда что-то случалось.
В четверть второго ночи, когда раздался вызов, Фотерджил и констебль Полина Колфилд находились возле телевизионного центра.
— Звонил какой-то мужчина из Глазго, сказал, что к нему сегодня днем должна была приехать сестра, но она так и не появилась. Ей за шестьдесят, живет одна, он не может с ней связаться, а нам не звонил, потому что не хотел беспокоить, и так далее. Если у вас свободная минутка, съездите и проверьте, ладно, Дин? Я знаю, что вы с Полиной сидите без дела, читаете газеты.
— На самом деле мы занимаемся ссорой возле метро «Уайт Сити», Скип.
— Я-то тебе поверю. А другие — нет. Я перешлю все данные на терминал.
Как только информация появилась на экране терминала мобильной передачи данных, Колфилд развернула «опель-астру» в противоположную сторону.
Фотерджил покачал головой.
— Спорим на пять фунтов, что она просто забыла о том, что собиралась к брату, — сказал он.
— Ты хороший слушатель, — признался он.
Он поднял фонарь и посветил по всему подвалу, потом, когда мальчик сощурился и отвернулся, опустил его.
— Я знаю, что тебе страшно, поэтому ты наверняка будешь слушать, но я могу распознать, когда люди действительно слышат то, что им говорят, а когда нет. Я много повидал на своем веку, это очень утомляет. Люди просто сидят и пропускают все твои слова мимо ушей. Ничего не слышат. Я вижу, что тебе очень тяжело. Конечно, тяжело. Нелегко слышать то, что я тебе говорю. Просто сидеть, слушать все эти ужасные вещи — и молчать. Может, ты хочешь что-нибудь сказать? Можешь говорить… Я знаю, тебе, наверное, понадобится время, чтобы все осознать. Это естественно. Я оставлю тебя ненадолго одного, но сперва хочу, чтобы ты кое-что понял. Я бы ничего этого тебе не говорил, если бы считал, что ты не сможешь понять. Ясно? Если бы не считал, что ты достаточно взрослый и сообразительный. Я прекрасно знаю, какой ты умный. Поэтому я все тщательно обдумал и решил, что ты уж точно сможешь переварить информацию. И понять. Не то чтобы ты понял все, потому что это лишь фрагменты — я уверен, ты понимаешь, о каких фрагментах я говорю, — и это настолько за пределами того, что ты и я, да и вообще обычные люди воспринимают как норму, что слово «понимание» здесь не вполне уместно.
Разве мое решение не справедливо? Просто кивни, если ты согласен с тем, что я говорю… Хорошо.
Поскольку ты не считаешь, что я получаю от этого хоть малейшее удовольствие, тогда ладно. Ты же знаешь, я не хочу тебя мучить, верно? Я имею в виду, что это не та причина, по которой я это делаю. Я уже причинил тебе достаточно боли — я отлично это осознаю. Я имею в виду все то, через что тебе пришлось пройти в той квартире. Я просто хочу, чтобы ты понял — мотивация моих откровений… пристойная.
Просто ты обязан знать такие вещи. Потому что незнание гораздо страшнее. Потому что в какой-то момент ты с этим примиришься и со временем станешь намного богаче. Понимаешь?
Иногда осознание того, на что способны те, кого ты любишь, — ужасная ноша. Но незнание в тысячи раз хуже.
Он опустился на корточки, когда услышал сопение и шевеление в углу, в который забился мальчик.
— Пожалуйста, не плачь. Я действительно не хотел, чтобы ты расплакался. Извини. Я подожду, пока ты немного успокоишься. Мне сейчас лучше уйти, да?
Он двинулся к двери. Потом снова остановился.
— Я уверен, кое-что можно простить. И ты простишь. Возможно, не меня, и уж точно не все. Но кое- что: те вещи, те наименее ужасные вещи мы совершили не на пустом месте. Я знаю, сейчас ты не сможешь этого понять — сейчас тебе хочется лишь кричать и биться в истерике. Но клянусь тебе, у наших поступков были очень веские основания.
Хочешь орать? Ори — без проблем. Никто не услышит. Поэтому я и снял скотч. Честно сказать, я пойму, если ты начнешь орать. Хочешь что-нибудь разбить? Хочешь вышибить мне мозги? Хочешь, чтобы я просто убрался?
Несколько минут он молчал, потом поднял фонарь и поднес огонь к лицу мальчика.
— Знаешь, а ты всерьез подумай о том, чтобы покричать. Тебе станет легче. Спусти пар.
Он направил свет фонаря на себя, оперся подбородком о стекло и на время задумался.
— Ладно. Возможно, я переоценил, сколько из сказанного мной ты сможешь понять. Я знаю, что информации до черта. Много чего… переваривать. Прежде чем я уйду, может, вкратце повторить основные моменты? Я постараюсь изложить их более доступным языком. А это мысль, как считаешь?
Люк?..
