— Я тебе сейчас твои порву, если не заткнешься, — прошипела я, с трудом снимая тяжеленную кадку. Еле-еле отодвинула сундук, отряхнула руки от пыли, чихнула и вгляделась в пол. Так и есть. Хоровод крошек-огоньков сулил уйму светлого и доброго тому, кто вздумает протянуть загребущую руку.
— Ну, Лида! Удружила! Могла и намекнуть, — я, закусив губу, разглядывала танец огней. Ёж его знает, что она здесь придумала. И не скажет ведь, только посмеётся. Ладно, рискну, чем чёрт не шутит.
— Откройся, раскройся, хозяйка пришла, добра принесла, — я хмуро уставилась на хоровод. Жуш перестал болтать ногами и насмешливо поблескивал глазками, наблюдая за моими усилиями. Его всегда веселило, когда я получала на орехи. Ладно, вторая попытка не пытка.
— Свои идут, времена грядут, твоей помощи ждут, скоро ночь придет, ворота отопрет, дверь откроется, замок раскроется…
Огни засияли ярче, закружились, издевательски подмигивая. Жуш захихикал.
— Чего ржешь, нечистик! Чтоб тебя ёж задрал! — рявкнула я.
Огни собрались в круг, появилась пасть, растянулась в ухмылке, показала язык и исчезла с оглушительным хлопком.
— Ну, Лида, ну, придумала, — растерянно прошептала я. Хотя, всё правильно, ключ подходил только мне. Больше ежей никто попусту не поминал.
— Зоря, не тяни, давай, открывай узе! — Жуш слез с кадки и нетерпеливо подпрыгивал рядом, потирая ручки.
— Ты мне помог, чтобы командовать? — я сурово сдвинула брови.
— А сего помогать-то? Сама разобралась, чай, поди, не деревянная, — хихикнул домовой.
— Молчи уж, помогальщик, — буркнула я и взялась за край половицы.
На дне неглубокой ямы лежали простая деревянная шкатулка и крепенький полотняный мешочек. Я взялась за узелок, но мешочек, выскользнув, шлепнулся обратно, сыто звякнув. Подхватив находки, я выбралась из подпола.
Лидия уже хлопотала у стола, набивая сумку зельями и мазями. Что-то она отставляла в сторону, недовольно фыркнув, что-то, после придирчивого разглядывания и даже обнюхивания, распихивала по специальным карманчикам.
— Лид, откуда у нас столько денег?
Она перекинула косу за спину и хмуро глянула:
— Ты что, думала, я только едой да тряпками беру?
— Нам же нельзя, сама говорила, — растерялась я. Мы иногда продавали излишки приношений благодарных людей, но столько нам ни в жисть не насобирать.
— Говорила… Мало ли чего я говорила. Живем мы уединенно, лихих людей пруд пруди. Вот веды слушок и пустили, чтобы не искали рыбку в мутной воде.
— Но я никогда не видела, чтобы тебе платили деньгами!
— Ну, не видела, и слава Всевидящему, — проворчала она и продолжила осмотр наших запасов.
— Ну, Лид, ну, скажи!
— Зоря, почти все за лечение пришлых. Есть болячки, о которых лучше не распространяться, вот и платят за молчание. И вообще — хотят, благодарят, хотят — нет, сама знаешь, — раздраженно ответила тетка. Я поняла, что лучше заткнуться и не приставать с расспросами. И поддела замочек шкатулки. Внутри лежала сосновая шишка. Вот тебе и клад, козья бабушка.
— Лид, что это?
— Иди в чащу, к старой сосне, там зажжешь костер и бросишь шишку. Дальше сама разберешься, не маленькая, — отмахнулась от меня тетка, разглядывая на свет очередной флакон.
Я сунула драгоценность в карман и отправилась туда, куда послали. Близился вечер, одуряющая жара уже почти спала, что меня только радовало, но нужно было торопиться, пока не стемнело. Колдунское зелье ещё бродило в крови, ни малейшей усталости я не чувствовала, поэтому вприпрыжку рванула в лес, напугав до полусмерти дремлющую в прохладе Динку, нашу грозную охрану. Правда, при виде косточки Динка могла чужака и в дом проводить, и лицо в знак благодарности лизнуть. Если бы умела, и дверь бы открыла.
В полумраке ветвей царила прохлада. Пахло багульником, хвоей и смолой. Серпень радовал невиданным урожаем осенних грибов. Шляпки маслят, лисичек и мухоморов так и просились в руки, но я стойко удерживалась от соблазна. Запасы на зиму уже сделаны, а хапать из жадности — себе дороже. Да и некогда. Я забралась по склону оврага, цепляясь за корни плакучих ив, и остановилась, распугав семейство ежиков, солидно шествовавшее по своим ёжиковым делам.
Старая сосна, подпирая макушкой небо, возвышалась над зеленью крон. Поговаривали, она была уже тогда, когда и людей-то на свете не было. Голос прошлого слышался в шуме ветра, запутавшегося среди ветвей, пел вечную песню природы. Я набрала сухих веток и соорудила шалашик. Скрестив пальцы, уронила искру. Поднялось первое, робкое пламя, закружилась струйка дыма. Языки пламени окрепли, поднялись, жар овеял лицо. Повертев шишку, я бросила её в огонь. Дрожь пробежала по стволу, ветви закачались, сосна, казалось, ожила. Я поспешила затоптать костер.
— Мудро делаешь, дева.
Я обернулась. На старом трухлявом бревне сидел леший.
— Здрав буде, Дедушка, — я поклонилась.
Седобородый старик в бурой накидке до пят и с крепкой здоровенной палкой в руке, прищурив яркие зеленые глаза, с усмешкой смотрел на меня.
— С чем пожаловала?
Я размышляла. Сразу брать быка за рога — засмеет или просто-напросто оставит в дураках. Спешку лесные не уважали. С их-то длиннющей и размеренной жизнью торопиться им резону нет. В тяжких раздумьях я полезла в карман и достала пирожок с капустой, который успела цапнуть со стола перед походом в лес. Эдак меня через пару дней разнесет до ширины местных невест, если зелье действовать не перестанет.
— Чего это у тебя, дева? — леший аж привстал, опираясь на палку и блестя глазами.
Я молча протянула пирожок. Он осторожно взял, понюхал и неторопливо принялся за еду, зажмурив глаза от удовольствия. Я села рядом и стала ждать. Леший расправился с Лидиной стряпней, отряхнул седую бороду и посмотрел мне прямо в душу:
— Скажи-ка мне, дева, как на духу, не жалеешь ли, что с колдуном схлестнулась?
Нет. Не жалела. Я, конечно, сначала полезла, а потом подумала, но даже сейчас, осознав последствия своего поступка, не жалела. Значит, такая моя судьба. И пусть меч судьбы висит над головой, но рвать на себе волосы и рыдать я не собиралась. Как бы я жила дальше, зная, что прошла мимо?
Леший, прочитав ответ в моих глазах, нахмурил густые брови:
— Должон я вам, ведам, ой, как должон. Пришло времечко отдавать. Мы, лесные, с колдунской братией дружбы не водим, не уважают они лес, посему, как помочь тебе, ответа не ведаю. Но кое-что могу. Вижу, сердце у тебя цельное, потому подмогну, чем могу.
Леший сунул длинные пальцы в рот и оглушительно свистнул. У меня заложило уши. Я ничего не спрашивала, он ничего не говорил, мы просто молча сидели и ждали. Мягкий свет солнечного заката ласкал лес, удлиняя тени и напоминая о скором приходе брата месяца. Я завозилась на бревне, но торопить события не рискнула. Что-то холодное и мокрое ткнулось мне в шею. Я повернула голову. Через миг я уже непочтительно сидела на сосне. Той самой, вековой. И слазить даже под стрелой арбалета не собиралась.
Под сосной сидел здоровенный волк.
Леший ржал, похрюкивая и стуча палкой по земле. Я во все глаза пялилась на волка, а он изучал меня. С таким видом Лида выбирала кусок мяса на рынке. Изучив, облизнулся и лег, явно не собираясь вставать до скончания века.
— Дед, ты чего, охренел? — заорала я.
— Слазь, дева, не тронет, — вытерев слезы, наконец, проговорил леший. — Помощник твой верный явился, а не чудище лесное.
— Не врешь? — испуг прошел, и я с любопытством разглядывала красавца зверя, который, положив голову на лапы, смотрел на меня, как кошка на воробья. Зверюгу размером с полугодовалого теленка назвать волком как-то язык не поворачивался. Волчище и чудище подходило гораздо больше. — Это и есть
