На этот раз сознание возвращалось медленно, он очень долго лежал, не чувствуя ни тела, ни мыслей, никаких ощущений.
Неимоверным усилием воли сумел сжать пальцы правой руки в кулак — тело по-виновалось, а ощущение покорности собственного тела порадовало так, как радует любого здорового человека пробуждение после долгого сна. Он и сделал то, что делают все в такой момент: потянулся разнежено со счастливой улыбкой и вдохнул полной грудью — и закашлялся!
Боль — резкая, неожиданная, а оттого ошеломляющая, — как чья-то жёсткая рука перехватила горло, тяжело навалилась на грудь.
Откуда?! Почему?! Он испугался этой боли, испугался потому, что никак не мог объяснить себе её причину. Лежал, боясь шевельнуться, почти не дыша, и вспоми-нал, вспоминал с таким напряжением и отчаянием, что даже устал. А вспомнить ничего не мог, кроме того сна, мучившего его всё это время: тоннель, низкий пото-лок, стены, удерживаемые распорками, опять огонь, огненный хаос — и смерть, своя и одновременно чужая. Сон, не имеющий звуков, но оставляющий воспоминание о боли, о боли, от которой даже наяву не избавиться.
Второе, о чём он подумал: 'Где я?'
Конечно, если лежать вот так, на спине, ничего не узнаешь и не увидишь. И спро-сить некого. На этот раз Джейк был один, он это сразу почувствовал. А ведь сейчас, когда мысли наиболее ясные, когда сознание чёткое, и даже есть силы на то, чтобы говорить, рядом, как на зло, никого нет. Никого, чтобы спросить хотя бы, где я. Где? Что это за комната с дощатым потолком? Сейчас так уже не делают! Кстати, а сейчас — это когда? И откуда он знает, что делают, а что — нет?..
Всё! Нужно что-то делать! Искать ответы на все эти вопросы. Действовать в кон-це концов. И Джейк решительно поднялся и сел. И чуть сознание не потерял!
Всё тело, минуту назад казавшееся здоровым, сильным, послушным, сейчас отка-зывалось повиноваться. Голова казалась неправдоподобно тяжёлой и сама клони-лась на грудь. Перед глазами всё плыло и качалось. Вся эта цветная вышивка на одеяле, сползшем с груди, с плеч до пояса. Джейк несколько раз моргнул, сглотнул, пытаясь унять подкативший к горлу комок чего-то неприятного, тошнотворного. Несколько секунд (а может, и минут?) он тупо сидел, склонив голову, и не сразу заметил повязку — широкий бинт в несколько рядов, туго стянувший рёбра, не дающий дышать в полную силу.
Что бы это всё могло значить? Шутка, розыгрыш? Чей и зачем?
Он покачал головой, устало и медленно, туда-сюда, пытаясь встряхнуться, вспом-нить хоть что-то, но боль в груди, не отпускающая ни на минуту, и сейчас мешала сосредоточиться. Но ведь всему этому должно быть какое-то объяснение?! И эти декорации вокруг!
Он обвёл глазами комнату, больным, но по-прежнему цепким взглядом. Нет, это не декорация, совсем не декорация. Гобелены с вышивкой по стенам, ручная рабо-та, сейчас таких не делают; циновочки на полу, стол, лавки — всё из дерева. Никако-го намёка на металл или пластик. Нет стереовизора, домашнего компьютера, кухон-ного меню-комбайна — всего того, что видит с рождения каждый современный че-ловек. Но здесь же! Что за чертовщина!
Медленно и осторожно Джейк опустил ноги, посидел ещё немного, отдыхая, а потом встал, закутавшись в одеяло. Комната крутанулась, сначала резко. Будто весь дом кто-то качнул слева направо. Джейк зажмурился, тоже качнулся, но устоял. Даже сделал шаг вперёд, в сторону распахнутой двери. И так медленно, шаг за ша-гом, добрался-таки, в изнеможении привалился к дверному косяку и снова закрыл глаза. Пол, качаясь, уходил из-под ног; в груди, под сердцем и где-то справа, боль скопилась, затаилась, как опасный зверёк, ждала момента, чтобы ударить сильнее. И Джейк ждал, пока она утихнет, спрячется ещё глубже. Стоял, отдыхал и слушал, как с нехорошим хрипом вырывается воздух из горла. Плохо, как при ранении, когда задето лёгкое. Неужели ранен? Когда? Кем?
Опять напряг мысли, мучил и без того больную тяжёлую голову, но так и не вспомнил ничего дельного, кроме всё того же кошмарного сна. И аж застонал от отчаяния. Нужно найти кого-то, спросить, узнать что к чему.
Почти наощупь двигаясь, переступил порог, остановился на крыльце, глянул вниз, с третьей ступеньки: улица, деревянные домики, заборы из гибких лиан — и ни од-ного человека! Тишина. Такая, словно он один, единственный живой человек в этой незнакомой деревеньке.
Ноги ослабели, задрожали, не выдержав веса тела; Джейк снова качнулся, стал падать назад, но, выбросив руку, схватился за косяк, стал оседать, очнулся через секунду уже сидящим на пороге дома. Одеяло сползло, упало до пола. 'Назад нуж-но идти, искать свою одежду, собираться по-человечески, а то ведь как посмеши-ще, — подумал со злостью на самого себя, — Потащился! Хорошо ещё, что никто тебя не видел. Давай, вставай! Иди назад! И приведи себя в порядок!' Прикрикнул на себя, понимая, что вид у него сейчас даже более чем просто нелепый. Но сил не осталось. Он уже не смог бы сейчас подняться, просто не смог, как ни кричи, как ни ругайся. Склонив голову, тяжёлую и ничего не соображающую, он сидел на пороге, привалившись правым плечом к косяку, сидел ни о чём не думая, смотрел, как пе-ред крыльцом по мелкому ярко-жёлтому песку дорожки, наперегонки с солнечными зайчиками, прыгает крошечная нарядная птичка. Длинный хвост с яркими перьями, малиновая грудка, изумрудно-зелёная спинка и 'шапочка' и ослепительно белые 'щёчки'. 'Теньк! Те-ньк! Тью-и!' Скок-скок! Прыгала и быстро крутила головкой, настороженно глядя на неподвижно сидящего человека, не чувствовала исходящей от него опасности и, осмелев, взлетела на нижнюю ступеньку.
Крошка! Со своим длинным хвостом и тонким, как шило, клювом, она могла бы легко уместиться в ладони Джейка. Маленькая, а какая живая, и не треть секунды не замрёт. Скок! Скок!
Джейк смотрел на неё с улыбкой, сонно моргая глазами. Вдруг понял, что ещё немного, и заснёт прямо здесь, на пороге дома, прямо так, с одеялом на плечах. Какой стыд! Шевельнулся в попытке подняться, но бесполезно. Понял это и затих: 'Нужно накопить побольше сил, а потом пробовать. Отдохнуть, отдышаться, а то-гда уж…'
Отключился незаметно и сам не понял, как так получилось, понял это только, когда чей-то голос раздался над самым ухом. Знакомый голос, но незнакомое про-изношение на гриффитском: долгое, плавное звучание гласных и почти сливающие-ся окончания, которые обычно у гриффитов звучат звонко, с подъёмом.
Открыл глаза резко, так, словно кто-то толкнул голову вперёд толчком в затылок; качнулся всем телом, вскинул взгляд на женщину и узнал её сразу. Её и этот голос! Гриффитка что-то говорила быстро, с заметной радостью на лице, даже коснулась пальцами его открытого плеча. Те же медово-карие глаза, загар на гладкой, совсем ещё молодой коже. Джейк видел это лицо, и не один раз. Его появление всегда при-носило облегчение, краткую возможность отдохнуть от вечной боли, и он был бла-годарен этой женщине, ещё даже не познакомившись с ней поближе.
А сейчас же попросту растерялся, смотрел, широко раскрыв немигающие глаза, попытался что-то сказать, но только несколько раз сомкнул и разомкнул сухие гу-бы. И голос пропал, и все мысли, а ведь столько вопросов хотелось задать при пер-вой же встрече с жителями, а сейчас…
— Да ты посмотри, А-лата, ведь он же ни слова не понимает! — и тут Джейк перевёл взгляд чуть левее — и почувствовал, что краснеет от стыда и от смущения разом. Девушка, темноглазая, тёмно-русая, с серьёзным лицом, стояла за спиной женщи-ны, глядя на Джейка сверху.
Он ещё больше растерялся под этим взглядом, вспомнил сразу и о том, что совсем не одет, и сидит на пороге, да и выглядит не лучшим образом. Потянул вверх одея-ло, запахнул его на груди, опустил голову, стыдясь их присутствия, смотрел на по-болевшие костяшки нервно дрожащих пальцев, стиснувших края одеяла у самого горла; смотрел так, будто видел свою руку впервые в жизни. Только сейчас заметил припухшую сине-багровую полосу уже старого синяка, кольцом охватывающую оба запястья. Откуда этот след? Как от верёвки, что ли? Нахмурился, пытаясь вспомнить, понял, что попросту всеми силами старается не замечать этих гриффи-ток, теряется в их присутствии. А женщина, та, что постарше, видя, что Джейк её и вправду не понимает, замолчала, и тогда заговорила девушка:
— Мама говорит, вы зря поднялись. Нельзя вам ещё, рано, понимаете, рано! — гово-рила она на Едином языке, принятом за основной на всех трёх планетах, и говорила просто прекрасно.
Джейк снова вскинул голову, не удержавшись от изумлённого взгляда. При зна-комом произношении он вдруг невольно пережил ощущение возврата в прежний мир, хорошо ему известный, но сейчас
