пользовались, позволял запомнить, воспро-извести и передать другому слова песни, а значит, и новости. У каждой песни был свой определённый ритм, а каждый гриффит знал и помнил сотни песен. Джейк же стал слушателем одной из них, судя по всему, довольно свежей, если считать её за новость.
Многие слова он не понял, смог перевести их для себя лишь приблизительно, по смыслу, но суть песни была более чем понятна. Она дополнила его смутные воспо-минания так, что он смог представить довольно чётко, как всё было на самом деле. Не мог вот только никак вспомнить, что было до того, как они попали в посёлок, и не понимал, что значили слова 'усыпить до срока'. Он знал, что у гриффитов нет такого слова 'смерть', они заменяют его сходными по смыслу словами, но как по-нимать это?
Он так и не мог ни понять, ни вспомнить. То, что напрашивалось при этом, не поддавалось никакому нормальному разумению, да и рассудок отказывался верить в то, что осторожно и ненавязчиво предлагало чутьё и сами факты.
Пережить расстрел?? Выжить после очереди из автомата?? Из металлической 'рогатки', как говорила эта гриффитка, судя по всему, незнакомая с достижениями цивилизации совершенно!
На пятый, а может быть, даже и на шестой день она позволила Джейку встать, походить по комнате, но дальше порога так и не пустила. Хотя Джейк и сам не пы-тался пробовать: одежду ему не давали (никакие просьбы не действовали на эту внешне мягкосердечную женщину), и Джейк опять кутался в одеяло и с немой зави-стью глядел на улицу.
А потом к нему пожаловала гостья. До этого момента она не появлялась ни разу, но, глянув ей в лицо, Джейк понял сразу: он уже видел её раньше. И кажется, не так уж и давно. Где? Когда?
Память неожиданно подсказала ответ, картинка встала перед глазами во всех красках: полумрак ночной комнаты, высвеченный лишь тлеющими углями очага, и эта женщина — неожиданная гостья — в длинном, до пола, плаще с капюшоном. Вот она скинула тяжёлый влажный плащ на табурет и осталась в длинном, без рукавов, белом платье, перетянутом по талии широким тканным поясом: синий, чёрный, белый цвета. Цвета траура по погибшим близким.
Да, Джейк вспомнил её, эту женщину, вспомнил даже выходку Алмаара, рванув-шего вдогонку за ней в поисках сомнительного удовольствия.
А потом она бросилась защищать Алмаара, когда офицер тряханул его на глазах у всех поселян.
Странные отношения — и это после одной единственной ночи?!
Эта мысль не успела оформиться во что-то дельное — Джейк загнал её подальше. Не ему судить о таких чувствах, может быть, Алмаар и затронул что-то в душе этой женщины, хоть она и старше его как минимум лет на пятнадцать.
Джейк полулежал в кровати, укрытый до середины груди одеялом, наблюдал за гриффиткой исподволь, делал вид, что смотрит в другую сторону. А та в это время говорила с хозяйкой и нет-нет да взглядывала на него тёмными очень красивыми глазами, в которых явно читался тщательно скрываемый вопрос. Она будто поры-валась спросить о чём-то важном и, вскидывая на Джейка глаза, даже делала замет-ное движение вперёд всем телом, но, видя, что тот не смотрит в её сторону, никла, отворачивалась, и снова заговаривала со своей собеседницей.
А потом, когда она ушла, Джейк шевельнулся, напомнив о себе, подтянул колени, положив на них правую руку. Ему было ясно, что разговор коснулся и его, и хоть говорили они на гриффитском, на том необычном произношении, он уже довольно сносно понимал его, и сейчас тоже понял, что гостья приходила справиться о его здоровье, о том, как идёт выздоровление, и намекнула, что хочет поговорить, но вынуждена была уйти, так и не добившись своего.
— Аи?рка, ты помнишь её? — первой спросила А-лата. Джейк кивнул в ответ, скосил глаза на женщину. — Она принесла тебе одежду, теперь ты сможешь выходить на улицу. Но только тогда, когда позволю я, слышишь? — и Джейк снова кивнул, так низко опустив голову, что подбородком коснулся одеяла.
А-лата долго молчала, глядя на него, и Джейк, чувствуя этот взгляд, зябко повёл лопатками, а потом, стараясь не показывать своего состояния, вытянулся на крова-ти, осторожно положив левую руку поверх одеяла. Да, с левой рукой ему было тя-желее всего; она хоть и не была перебитой, но при малейшем движении боль, посе-лившаяся в груди за рёбрами, заявляла о себе с такой силой, что в глазах мгновенно темнело.
— Она часто приходила навестить тебя, хоть это и нельзя, — заговорила А-лата пер-вой. — Ты — чужак, из тех, — чуть заметным движением головы указала в неопределён-ном направлении, но суть этих слов Джейк понял: он — человек, он горожанин, из таких же солдат, что обыскивали их дома в тот раз, — ты такой же, и одежда на тебе была такая же, под цвет пальмовых листьев…
Мы ушли от вас, скрылись под защитой леса, но вы сами снова нашли нас… — го-лос её, и лицо, и взгляд, и даже фигура были какими-то не по-человечески усталы-ми, словно всё то, что она говорила, ей уже приходилось повторять раз двадцать — не меньше! — Мы не вмешиваемся в вашу жизнь, не вмешивались никогда до этого раза, но сейчас же… — она сокрушённо покачала головой, замолчала, будто поняла, что совсем не то хотела сказать. Но Джейк понял её слова так, как мог: прошептал с отчаянной твёрдостью:
— Я уйду!
Резко, забыв о ранении, дёрнулся, сел и не смог сдержать стона, переждал, глядя прямо перед собой, стиснув зубы, а потом повторил:
— Я уйду!.. Отдайте мои… — не договорил, закашлялся, и тогда А-лата бросилась к нему с криком:
— Да куда ты пойдёшь?! Куда? Сейчас тем более…
Джейк кашлял и не мог остановиться, казалось, лёгкие при этом разрываются на куски прямо в груди, оно, наверное, так и было, потому что рот вдруг наполнился кровью, горло сковало спазмом — ещё немного, и стошнит. А кровь потекла вниз по подбородку, закапала на одеяло. А Джейк со странным изумлением смотрел на ок-ровавленные пальцы, которыми до этого зажимал рот, смотрел на расплывающиеся пятна, на капли, растекающиеся по ткани в одно большое ярко-красное пятно. А-лата держала его за плечи и всё повторяла одно и то же, как заклинание:
— Не ложись — захлебнёшься! Не дыши глубоко!..
А потом, напоив его отваром, кое-как остановив кровь, уложила в постель, и всё говорила с причитанием:
— Нашёл, кого слушать! Меня — старую, глупую… Разве ж так можно? Ведь нельзя тебя, я сколько раз говорила. Нельзя! И не слушай меня, не слушай… Ты же такой умница, так за жизнь боролся. Ты выздоравливаешь! Неужели ж я после всего это-го, после того, что сделала, выгоню тебя?!.. Да никогда, никогда! Скорее сама уйду! И никто тебя отсюда не гонит… Это всё Кайна… Это она всё говорит… А ты спи, спи, отдыхай…
Новая одежда пришлась как раз впору. И хоть она и не была совсем новой, пахла чистотой и приятным травяным ароматом, лесной свежестью.
А-лата помогла одеться, сама и пуговицы застегнула на рубашке, оглядела со всех сторон, похвалила:
— Аж смотреть приятно! И не отличишь…
Джейк сразу понял, о каком сходстве она говорит, о сходстве с гриффитами, и подумал со странным чувством: тебя ведь что-то связывала с ними, помнишь? Кличка 'Грифф' глубоко засела в памяти, но сейчас он был рад такому близкому знакомству с этим народом, они показались дружелюбными, хотя А-лата и упрекала его однажды, и эта Кайна ещё… Или этот?..
Джейк всегда знал, что гриффиты не агрессивны, не могут они так резко отзы-ваться о том, кто нуждается в их помощи, о том, кто находится сейчас в полной их власти.
Что-то происходит в этом мире, что-то такое, от чего даже гриффиты перестают быть такими, какими их знали всегда: добрыми, отзывчивыми, не способными на резкость.
Он медленно спустился вниз по ступенькам, остановился на нижней, поднял голо-ву, повернулся лицом к солнцу. Деревья вокруг посёлка росли редко, и кроны их не заслоняли небо, свет проникал до земли, приятное солнечное тепло, тепло, по кото-рому он так соскучился, ласкало кожу.
Жить! Как приятно быть живым! Чувствовать это тепло, видеть зелень вокруг, небо над головой,
