– Нет, вовсе нет! Но вдруг на сей раз повезет ему? Я тебе это запрещаю, слышишь, Алексей Николаевич? Ты мог рисковать жизнью, когда думал, что я умерла, но теперь, когда ты узнал, что я жива, ты должен от этого отказаться. Подумай о нашем ребенке!
– Хорошо, – медленно сказал граф. – Я не буду вызывать господина Соболинского на дуэль. Я не буду делать этого сейчас, – тут же поправился он. – Но я не могу тебе обещать, что не сделаю этого спустя какое-то время. Ты права: я хочу взглянуть на своего сына, перед тем как состоится эта дуэль. Игра в жизнь и смерть с господином Соболинским – игра опасная. К тому же он уже наказан.
– Наказан? Как?
– Его брат со всеми деньгами сбежал за границу, – усмехнулся граф. – Это будет сюрприз господину Соболинскому, когда он вернется в Петербург.
– Он должен был ехать сегодня, – тихо сказала она. – Я теперь понимаю, куда и зачем он так торопился.
– Вот все и разъяснилось. Что же касается нас…
– Я не хочу возвращаться в Петербург!
– Я этого и не допущу. Тебе сейчас не надо быть там, где он, – мягко сказал Алексей Николаевич. – Этот человек очень не любит проигрывать. Когда он поймет, что потерял и деньги, а соответственно, и свободу, и женщину, которую любит, он попытается вернуть хоть что-то. Полагаю, он тут же бросится сюда. Поэтому ты немедленно должна переехать в наш дом. Теперь вокруг тебя всегда будут люди, так что он не сможет пробраться в усадьбу и попытаться тебя увидеть. Я надеюсь на твое благоразумие, Сашенька. Теперь это дело чести, а соответственно, мое дело. Позволь мне все исправить. Я не могу оставаться здесь долго, мне позволено было отлучиться от места только лишь из уважения к моему несчастью, но это время я употреблю с пользой.
– Кстати, как восприняли новость о моей кончине при дворе?
– Придется их разочаровать, – усмехнулся граф. – Партия еще не сделана, ведь так, графиня?
– Именно так, – кивнула она.
– Я позабочусь о том, чтобы счастливая весть поскорее распространилась по Петербургу. Думаю, это еще больше подогреет интерес к твоей персоне. Никто так не пользуется популярностью, как загадочные женщины, с которыми все время случается нечто, из ряда вон выходящее. А здесь, дорогая моя жена, ты впереди их всех. Самая загадочная из всех женщин, – сказал муж, целуя ее руку. – За две недели, что я пробуду здесь, мы всех будем принимать. Я дам понять обществу, что между мной и моей женой царит полное согласие.
– Я должна сказать… – она покраснела. – Я и господин Соболинский…
– Ты стала жертвой чудовищного обмана. Я тебя не виню. Он сделал себя героем в твоих глазах, но думаю, что после всего того, что ты сегодня узнала, ты более не захочешь с ним видеться.
– Ты прав, Алексей Николаевич.
– В начале осени ты вернешься в Петербург, если твое здоровье тебе это позволит.
– Я думаю, да.
– Вплоть до родов ты не будешь делать визитов и сама не станешь никого принимать.
– А… Элен?
– Ее в нашем доме больше не будет. Она покинула Петербург и отныне намерена жить в своем тамбовском имении. Господин Соболинский ловко ее использовал, я думаю, она будет сильно расстроена, когда узнает, как жестоко он ее обманул. И уже не в первый раз.
– А Софи? Она тоже уехала?
– В нашем доме больше не будет никого, кто станет тебе докучать. Ни здесь, ни в Петербурге, – твердо сказа граф. – Я об этом позабочусь. Так что? Мы едем?
– Да. Едем. Я скажу Вере, чтобы укладывала мои вещи.
… Первым, кто встретил их в графской усадьбе, был Алешка.
– Ваше сиятельство, я от Соболинских, – доложился он. – Господ нет дома. Ни барина, ни барыни. Сказали, они поутру уехали в Петербурх. С запиской-то вашей, что прикажите делать? Я все исполнил, как вы велели, – гордо сказал Алешка. – Барина нет, так я никому ее и не отдал.
– Давай ее сюда.
– Помялась малость, ваше сиятельство.
Алешка бережно разгладил листок, перед тем как отдать его графу, что, впрочем, было совершенно напрасно, потому что Алексей Николаевич тут же его скомкал.
– Что в ней? – испуганно спросила Александра.
– Теперь это уже не имеет никакого значения.
И для верности граф порвал записку на мелкие кусочки.
Александра посмотрела на дом, который всегда казался ей таким красивым и желанным, и подумала: вот я и вернулась. Все, что случилось в этот трудный для нее год, будет ею еще неоднократно обдумано, вспомнятся новые подробности и новые обманы, она, возможно, погрустит, а иногда и посмеется над собой, над своей наивностью, но все это будет потом.
Сейчас она готовится стать матерью, и все остальное перестало иметь для нее значение…
Родила она в первых числах декабря. Зима выдалась ранней, морозной, и еще задолго до первого декабря пушистой пуховой периной повсюду лежал снег, который уже не таял. Последние дни перед родами Александра почти уже не вставала, чувствуя, что вот-вот начнется, но велела не завешивать окна. Ей все время хотелось видеть кусочек неба, неважно какого, хоть синего, хоть серого.
Небо в тот день, когда появился на свет ее сын, было синим, что для этого времени года в Петербурге большая редкость. Что же касается самих родов, то они были на удивление легкими. Даже видавшей виды акушерке, помогавшей знаменитому на весь Петербург доктору Карлу Францевичу, это было удивительно.
– В первый раз вижу, чтобы барыня так рожала, – проворчала грузная женщина с огромными руками и темными усиками над верхней губой. – Вы бы покричали хоть для виду, ваше сиятельство.
Но она лишь улыбалась, глядя в это прекрасное синее небо за окном.
Вошел муж, бледный от волнения, и дрожащим тихим голосом спросил:
– Ну что, Сашенька?
– Мальчик, – счастливо улыбнулась она.
– Мне уж сказали. Ты-то что, друг мой?
– Я? – она сладко потянулась. – Я спать очень хочу, Алексей Николаевич.
– Спать? – он, казалось, удивился.
– Ну да. Спать. – Она посмотрела на синее небо за окном и, не удержавшись, зевнула.
– Оставьте ее, ваше сиятельство, – прошептала акушерка, потянув графа за руку. – Идемте.
Все вышли, оставив ее одну, ребенка тоже унесли. Десять часов кряду она крепко спала, а когда проснулась, тотчас велела одеваться. Потом велела принести мальчика. Рука сама собой потянулась к налившейся груди: кормить.
– Что вы, что вы, ваше сиятельство! – замахала руками Вера, завершавшая ее туалет. – Разве ж можно?
– А почему нельзя? – удивилась она.
– Кормилицу уже привезли. Из деревни. Сейчас маленького графа и покормят. Дайте-ка, я гляну: хорошо ли?
Вера кинулась поправлять неладно, как ей показалось, лежащий локон в прическе. Мальчик проснулся и закричал: он был голоден. Прибежала бонна и его тут же куда-то унесли. Александра с досадой прислушалась: не потребует ли ребенок матери? Но плач младенца затих.
– Ай, похорошели же вы, ваше сиятельство! – с восхищением сказала Вера и подставила зеркальце, чтобы и она могла глянуть на свое лицо с гладкой, сияющей кожей и счастливыми глазами.
– Да, похорошела, – рассеянно сказала она, все еще прислушиваясь. – И пополнела. А что Миша? – Так они с Алексеем Николаевичем решили назвать сына.
– Хороший мальчик, крепенький. Сейчас покушает и уснет. Вы не беспокойтесь, ваше сиятельство.
– Я хочу посмотреть, как его кормят.
