первый среди равных.
Римляне слишком привыкли к свободе. Именно поэтому, как сказал Тацит, Республика пала только тогда, когда не осталось ни одного человека, который помнил бы Республику. «Воцарился Октавиан Август, и был установлен мир, и измученные народы благословили его имя, забыв и простив всю ту кровь, которую он пролил», — пишут историки, буквально вторя словам Гайдара.
Республика пала. Пришла Империя. И появились новые чувства…
«Имперское чувство является врожденным у каждого англичанина», — писал Уильям Гладстон, английский политический деятель конца XIX века. Его империя была воистину великой! И над ней действительно никогда не заходило солнце: к началу Первой мировой войны Британия контролировала четверть земного шара, и жило в этой империи примерно четверть населения планеты. Великая, волнующая душу империя, которая несла цивилизацию в отсталые окраины.
А Австро-Венгерская империя разве хуже была? Когда гуляешь по Вене, величественный имперский дух этого города буквально переполняет тебя. В голове начинают крутиться Фрейд, бравый солдат Швейк, а также император Франц Иосиф, чем-то неуловимо напоминающий и Брежнева, и императора Августа. Не чертами лица, но долголетним правлением и скучной застойной стабильностью.
Эти три «царя» правили так долго, что стали буквально живыми символами своих стран. И в наибольшей степени это касается Франца Иосифа. Брежнев правил страной около двадцати лет — не слишком долго по меркам прежних эпох, но слишком долго по меркам современности. Октавиан Август правил более сорока лет, большая часть жизни многих римских граждан прошла при нем, при нем многие выросли и перевалили за середину жизни. Он казался современникам вечным — статуи Августа изображали его молодым и похожим на бога. Сорок лет — немалый срок.
А Франц Иосиф правил семьдесят лет! Люди рождались, учились, женились, рожали детей и умирали от старости внутри его царствования. Он был сама империя! Спокойный, образованный, порядочный император знал все главные языки своей империи — итальянский, венгерский, чешский и вдобавок французский. В его империи жили славяне, венгры, немцы, евреи… Более 60 миллионов человек! Что объединяло их всех вместе? Франц Иосиф из династии Габсбургов. И история, которая стояла за ним. Ведь под властью Габсбургов издавна существовала Священная Римская империя — далекое эхо той великой Римской империи, в которой жили и боролись республиканец Цицерон и император Август.
Жизнь в империи при Франце Иосифе, равно как и при Августе была неплохой. Империя не была националистической. И как в римском сенате могли заседать галлы, в Австро-Венгрии любой, вне зависимости от национальности, мог занять достаточно высокое место. Кроме места императора, разумеется.
Вот как описывали положение дел современники императора: «Мы все были гражданами многонациональной империи, самая суть которой состояла в смешении народов, рас, культур и религий. Общим для всех нас было одно: император. Лояльность по отношению к нему объединяла нас, сообщала нам чувство долга по отношению друг к другу и всех вместе — по отношению к государству. Неважно было, высоко вы стоите или низко. Чувство общности передавалось всем. Никому и в голову не приходило воспринимать австрийцев как немцев. Для немецкого национализма просто не было места. Мы были конгломератом народов, в сущности, равноправных, потому что выходец из любого народа мог подняться на любой государственный пост, будь он родом из Вены, Далмации, Львова или же из Кракова». И евреи были абсолютно в таком же положении — император равным образом защищал всех своих подданных. За подобную политику австро-венгерские антисемиты даже называли Франца Иосифа еврейским императором.
Крис Цвиич в журнале «Вестник» приводит слова директора австрийского иновещания Пауля Лендвайна: «Мой отец был венгерским евреем. Он часто и беспрепятственно ездил по делам в Вену, а когда началась Первая мировая война, охотно пошел в австрийскую армию, сражался на Восточном фронте и был удостоен боевых наград. Мне запомнились его слова о том, какое это благо: пользоваться гражданским миром, созданным для всех народов в Австро-Венгрии». Ему вторит директор Венского военного музея профессор Манфред Раухенштайнер: «Недаром теперь столь многие вспоминают об ушедшей в прошлое дунайской империи с откровенной ностальгией. Австро-Венгрия поддерживала мир в Центральной Европе и на Балканах, служила сближению и процветанию всех и каждого…»
Но недовольство уже зрело. Когда-то славяне буквально молились на австрийскую монархию, которая защищала их от турок, но к концу XIX века молодые славянские нации вошли в подростковый возраст, и им захотелось самостоятельности. Им захотелось собственного языка, автономии. И постепенно империя начала трескаться — раньше военные части Австро-Венгрии были интернациональными, а к концу XX века, потакая националистическому угару, стали формировать части чисто хорватские, венгерские, немецкие… Это были уже шаги к катастрофе.
Молодые нации, так жаждавшие самостоятельности и называвшие их общий имперский дом точно так же, как и российские революционеры, «тюрьмой народов», вели дело к распаду, к развалу империи. Но что они, по сути, разваливали?
Общий рынок.
Тот же автор приводит слова современного венского экономиста Феликса Бучека: «Экономических проблем у Австро-Венгрии практически не было. В ее границах процветала не только торговля, но и величайшая свобода предпринимательства и финансирования. На инвестиции не было никаких ограничений. И важно то, что капиталовложения были не только частными, но и государственными. Правительство строило шоссейные и железные дороги, развивало всяческие микроструктуры и вообще всеми мерами способствовало благосостоянию граждан, причем наибольшее внимание уделяло развитию не центра, а периферии. Громадные суммы, в частности, вкладывались в подъем благосостояния Боснии- Герцеговины».
Касательно вкладывания денег в развитие периферии, это правда. Многие экономисты считают, что именно это послужило толчком для распада империи — через ослабление желания у жителей метрополии делиться с колониями. Есть и другая точка зрения: избыточный гуманизм сгубил империи — жесткий XIX век с его базовой идеологемой под названием «бремя белого человека» сменился гуманно-социалистическим XX веком с главной идеологемой «все люди равны». А раз так, то какое право имеет колонизатор управлять колонизируемыми? Окончательно колониальная система распалась в середине XX века, когда эта идеологе- ма восторжествовала. Когда ушли последние проявления расизма и апартеида. И равенство начало перерождаться в политкорректность, откровенное оглупление и торжество разнообразных меньшинств с квотированием.
Помните, в начале книги мы упомянули Черчилля, который описывал процесс развала Российской империи в одной из своих книг? В 1942 году тот же Черчилль, говоря о возможном распаде Британской империи, сказал: «Я стал премьер-министром Его Величества не для того, чтобы председательствовать при ликвидации Британской империи». И такие слова были ничуть не удивительны для человека, который лично убивал туземцев, усмиряя повстанцев в Судане. Однако по миру шла волна, которой не мог противостоять даже великий Черчилль — как не мог противостоять исторической волне великий Цицерон. Разница только в том, что та волна утверждала империю, а эта ее разносила…
Римская империя в описанный период начиналась, а Австро-Венгерская, равно как и Британская, и Российская, и прочие — уже заканчивали свой путь. «Эпоха империй прошла» — кому не знакома эта фраза!..
Но если эпоха прошла, к чему тогда был разговор о будущем американском цезаризме? Так прошла эпоха империй или она только начинается?..
Сейчас в Европе живет потомок дома Габсбургов Отто фон Габсбург. Он двадцать лет был членом Европарламента в Страсбурге, дважды в нем председательствовал. Отто много думал и делал для объединения Европы, а о новых членах Европейского Союза говорил так: «В ряде случаев они являются бо'льшими европейцами, нежели некоторые старые члены ЕС».
И вот что этот наследник Габсбургов сказал об ушедшей империи: «Если бы Австро-Венгрия уцелела — в форме свободной федерации или конфедерации народов, — а в особенности, если бы экономическое единство ее народов было сохранено, — все последующее политическое развитие Центральной Европы было бы совершенно иным. Весьма вероятно, что Гитлер никогда не получил бы того шанса, который на деле ему представился. Мы не должны забывать, что к власти он пришел на волне экономического кризиса,
