Йоханнес сидит в полутемной мастерской, мысленно восстанавливая события прошедшего дня. Представив лицо Амалии, он поднимается и идет к тому месту, которое она занимала весь долгий сеанс. Он проводит пальцем по спинке кресла, на которую она опиралась изящной ручкой с длинными пальцами.
— Ты видел ее, Питер? — обращается он к другу, который чем-то занят в глубине комнаты.
— Кого видел? — По его тону ясно, что он знает, какой ответ от него ждут.
— Дочку.
— Всего лишь секунду. А что?
— Она вся как будто светится. Разве не так?
— Да, наверное, для бургомистровой дочки. — Питер качает головой. — Но даже думать об этом глупо.
Питер спешит на стук к двери. Возвращается с письмом в руке.
— Это тебе, Йоханнес.
Йоханнес вскрывает печать острым лезвием ножа, которым чистит палитру. Подносит листок грубой бумаги к свету, внимательно читает. Потом его руки опускаются, измятый листок летит на пол и ложится на ковер из опавших лепестков тюльпана.
Йоханнес направляется к двери неверной походкой.
— Йоханнес, что случилось? Ты куда собрался? — кричит Питер, но дверь с грохотом захлопывается.
Питер поднимает письмо с пола и узнает знакомый с детства почерк отца Йоханнеса. Тот пишет о кончине матери Йоханнеса.
Питер бежит за другом, но Йоханнесу удается оторваться от погони. Он бредет один по улицам, погруженным в кромешную тьму. В какой-то момент он сворачивает в узкий переулок, который кажется ему знакомым, хотя он пока не уверен. Проводя ладонью по шершавым стенам домов, он обнаруживает, что тропинка заканчивается. Он останавливается у дверей и заглядывает в узкую прорезь окошка, освещенного тусклыми огоньками свечей. Он толкает дверь и, пройдя под аркой, оказывается внутри. Он узнает это место по слухам, а еще потому, что видел подобное раньше: католическая церковь, такая же тайная, как аллегории, что он изображает на своих картинах.
Прихожане поднимают на него глаза, перепуганные внезапным вторжением посреди мессы. Они готовы понести наказание за богослужение, находящееся под запретом. Но Йоханнес всего лишь останавливается в тени, вдыхая знакомый аромат ладана, бальзам для его души. Он проходит в самый дальний темный угол и опускается на скамью.
У алтаря священник воздевает руки, предлагая Господу хлеб. Он наливает вино в потир, после чего поднимает его высоко над головой. Йоханнеса накрывает волна воспоминаний об этих ритуалах.
Священник произносит последнее благословение: «Benedicat vos omnipotens Deus Pater, et Filius, et Spiritus sanctus».[9] Прихожане покидают маленькую церквушку, бросая любопытные взгляды на незваного гостя. Храм пустеет, священник возвращается к алтарю, уносит в ризницу драгоценный потир с льняным полотенцем.
— Отец, я хочу исповедаться, — шепчет Йоханнес.
Священник, судя по одеянию иезуит, отрывается от дела и поворачивается к Йоханнесу. Его не покидает настороженность после всех лет гонений.
— Мы знакомы, сын мой?
— Нет, отец. Вы меня не знаете, но церковь знает. Прошло много лет с тех пор, как я побывал на последней мессе, но я очень хочу вернуться в лоно церкви.
— Апостол Иоанн учит нас, что Иисус — это пастырь, и он всегда рад, когда в паству возвращается заблудшая овца. Где ты посещал службы, сын мой?
Йоханнес описывает молельный дом, где бывал в детстве втайне от всех. По тому, как держится священник, он понимает, что прошел испытание.
— Я буду рад выслушать твою исповедь.
Он ведет Йоханнеса к исповедальне и замечает, что новый прихожанин останавливается в неведении перед двумя дверьми — одной для священника, второй для кающегося.
— Ты не знаком с таинством?
— Да, отец.
— Но мне казалось, что ты был допущен в лоно церкви.
— Я знаю службу, отец, но ни разу не был посвящен ни в одно таинство.
— Понятно. Что ж, таинство покаяния не требует посвящения. — Он жестом указывает на дверцу грешника.
Плотно закрыв ее за собой, Йоханнес преклоняет колена на жесткую подставку. Священник поднимает шторку, отделяющую слугу Всевышнего и кающегося, Господа и человека.
— Отец, я каюсь в том, что нарушил четвертую заповедь: я не почитал матерь мою.
Йоханнес плачет.
23
Маре и Лилиан требовалось время. А еще им приходилось соблюдать секретность. Для начала они вернули в сейф Майкла почти идентичную копию документов Штрассера, но оставили у себя оригиналы, а также еще одну, рабочую копию. Затем Лилиан нагрузила своих подчиненных разнообразными поручениями, якобы срочными, и разослала их во все стороны, чтобы самой остаться по возможности одной в офисе.
Маре катастрофически не хватало времени и уединения. У себя на работе, где учитывалась каждая минута, она ступала как по минному полю. В офисе Майкла происходило то же самое.
Харлана ничуть не заботили оправдания Мары, утверждавшей, что она работает над другими затянувшимися судебными тяжбами; он был уверен, что в случае необходимости она явится к нему по первому зову. Другие партнеры неохотно мирились с таким положением дел, при котором она всегда могла сослаться на требования Харлана; им порядком надоела его тирания, хотя ее оправдывало количество клиентов.
Поэтому в начале дня Мара вбегала к себе в кабинет, отвечала на электронные сообщения, телефонные звонки, набрасывала черновики выступлений в суде и энергично проводила несколько деловых встреч. Затем она мчалась в аукционный дом «Бизли» под предлогом конференции или явки в суд. Вечером, после закрытия «Бизли», как спринтер, неслась обратно в «Северин», чтобы выполнить свои обязанности, от которых целый день уклонялась. При этом она постоянно молила Бога, чтобы никто из партнеров «Северин» или клиентов не проявил слишком большого рвения, пытаясь найти ее днем.
Маре не хотелось встречаться с Софией. Как только подруга объявила, чтобы на нее не рассчитывали, она стала представлять собой угрозу: в ее силах было помешать исследованиям. Если бы только София захотела, она могла бы сыграть на чувствах Мары или раскрыть секрет тому, в чьей власти было остановить Мару. Каждый раз, когда эти двое сталкивались в коридорах, библиотеке или лифте, возникшая между ними холодность, казалось, удерживала Софию на расстоянии. Мара удивлялась разительным переменам в их отношениях, завязавшихся с самого первого дня пребывания обеих в «Северине», когда они только соображали, что к чему, никого здесь не зная. Будто две дурнушки на школьном балу, которых никто не приглашает танцевать, они постояли-постояли у стеночки в своих новеньких синих костюмчиках, да и потянулись друг к дружке, инстинктивно почувствовав родственную душу. А теперь они разошлись, как в море корабли.
Однажды София попробовала растопить лед. Стоя в пустом вестибюле в холодный полуночный час, она спросила у Мары, продолжает ли та свою авантюру. София упрашивала подругу покончить с этим, вновь и вновь повторяя, как далеко от курса та отклонилась. Но Мара осталась непреклонна.
И все же, несмотря на трудности, работа представляла не самую большую проблему. Гораздо сильнее Мару волновало то, как ей обезоружить Майкла, когда он вернется из Европы.
