еще решился делать то, что делал этот взрослый ребенок!
Чтобы жениться на Статилии Массалине, Нерон приказал убить ее мужа, Аттина Вестина. Спарс возмущался, заламывая руки и брызгая слюной, а Никий думал: «Как же еще он должен был поступить? Ему нужна стала новая игрушка, и он просто отобрал ее, вот и все!»
Так прошло около двух лет: время тянулось медленно, но минуло незаметно. Никий не раз думал о том, чтобы уехать в Рим. Порой желание становилось почти невыносимым, хотя он понимал, что его там может ожидать.
Однажды из поездки в Брундизий Спарс вернулся радостно-возбужденным.
— Все,— объявил он,— теперь Нерону конец. Галльские легионы восстали, Гальба объявил себя императором и скоро будет в Риме.
— И что же станет с Нероном?! — не сумев скрыть страха, с искаженным болью лицом, дрожащим голосом выговорил Никий.
Но в своей радости Анней Спарс ничего не замечал. Он самодовольно улыбнулся:
— Ему конец, вот и все! А как он умрет, меня не интересует, хотя было бы справедливо, если бы он принял смерть в мучениях.
Никий не мог этого слышать спокойно — чтобы Анней Спарс не видел его лица, он отвернулся. Положив ему руку на плечо, Спарс проговорил почти что нежно:
— Ты очень впечатлителен и добр — тебе жалко даже это чудовище! Но вспомни, кто сделал так, что ты живешь здесь, как в тюрьме (хотя я и делаю все для того, чтобы ты этого не замечал)? Со смертью Нерона ты сможешь выйти из своего заключения.
Никий посмотрел на Спарса, заставил себя сказать:
— Прости, не знаю, что со мной случилось. Прости, ты прав.
Прошло еще несколько дней, из Рима доходили все более тревожные слухи. Анней Спарс открыто радовался скорому падению Нерона, а Никий все не решался ехать.
Однажды под вечер Никий увидел, как его слуга разговаривает у ворот с каким-то человеком — в облике незнакомца было что-то знакомое. Сам не зная зачем, Никий перегнулся через раму окна, чтобы разглядеть лицо этого человека, бывшее в тени. В ту же минуту человек повернулся и посмотрел в его сторону. Взгляды их встретились — Никий узнал Симона из Эдессы. Они смотрели друг другу в глаза всего несколько мгновений: Никий отпрянул назад, резко задернул занавеску. Когда через некоторое время он выглянул вновь, у ворот уже никого не оказалось — ни слуги, ни Симона.
На вопрос Никия слуга объяснил, что этот человек приходит во второй раз.
— Он ищет родственника, какого-то Никия. Я ему сказал, что такого здесь никогда не было, но он пришел опять. Чудак какой-то! Если он явится еще...— продолжил было слуга с решительным видом, но Никий его перебил:
— Он не явится.
За обедом Анней Спарс снова говорил о Нероне. Он был в хорошем настроении, шутил, называл императора дрянным кифаредом, превозносил доблесть Гальбы и даже прочитал стишок, где говорилось о том, что жалкий актеришка на троне умер от того, что галльский петух клюнул его в непотребное место. Прочитав стишок, он захохотал, довольный, но вдруг смолк, почувствовав тяжелый взгляд Никия,— тот смотрел на него с ненавистью.
— Что с тобой? — нахмурился Спарс.— Тебе что-то не нравится?
— У меня просто болит живот,— сказал Никий и, поднявшись, вышел из комнаты.
Он решил этой же ночью бежать в Рим. Единственный человек, который мог помешать ему, был Симон. Но другого выхода не оставалось — если он останется здесь, Симон все равно рано или поздно доберется до него.
Он лег засветло, а к полуночи был уже на ногах. Приготовил дорожную сумку, взял простыню, разорвал на четыре куска; дождался, пока все уснут в доме, и, достав заранее приготовленный нож, осторожно покинул комнату.
Войдя в спальню к Аннею Спарсу, он на цыпочках подошел к ложу, одной рукой занес нож, другой тронул за плечо спящего. Тот вздрогнул, открыл глаза, Никий увидел в них ужас.
— Что! — выдохнул Спарс и попытался подняться.
— Это тебе от кифареда! — быстро проговорил Никий и с силой воткнул нож в грудь Аннея Спарса.
Тот даже не вскрикнул, только дернулся дважды и затих. Никий тщательно обтер лезвие ножа концом покрывала, сунул его в ножны у пояса и вышел.
Пробравшись в конюшню, он оседлал лошадь, намотал на копыта куски простыни и вывел лошадь за ворота. Постоял, прислушиваясь,— чудилось, что Симон вот-вот выскочит из темноты, схватит повод лошади,— но, кроме плеска волн, ничего не услышал. Сел в седло только у кромки воды — теперь не о чем было беспокоиться, вода слижет все следы.
Он даже не обернулся, чтобы в последний раз посмотреть на дом, где прожил почти два года. Он уже не думал ни о доме, ни о его хозяине, Аннее Спарсе, лежавшем на собственном ложе с кровавым пятном на груди,— сердце его было не здесь, а в Риме.
Глава семнадцатая
Никий не узнал Рима — казалось, что по улицам бродят сумасшедшие. Не было видно ни одного солдата (даже у ворот), зато многие горожане бродили, размахивая оружием. Только и разговоров было что о скором падении Нерона. Никий не уловил ни одного голоса сочувствия, зато поношения слышались со всех сторон. Говорили, что Гальба с легионами уже в двух переходах от города, а Нерон заперся во дворце и дрожит от страха. Статуи императора были повреждены и обезображены непристойными надписями. На одной из них Никий прочел тот самый стишок, что с таким удовольствием цитировал ему Анней Спарс. Никий со злорадством подумал, что тому уже никогда не придется больше произносить подобные мерзости.
Когда Никий подъехал к дворцу, он с удивлением увидел, что площадь перед ним совершенно пустынна — ни толп взбесившегося народа, ни солдат. Люди обходили площадь, словно проклятое богами место. Дворец казался покинутым. Некоторое время Никий не мог решиться. В какой-то момент он даже думал повернуть назад, но, вспомнив, что ехать ему некуда, направил лошадь к парадному входу. Бросив ее у лестницы, он взбежал по знакомым ступеням и, толкнув тяжелую дверь, вошел внутрь. В помещении было пустынно, его шаги гулко раздавались в пустоте. Не сразу решившись, напряженно прислушиваясь, он осторожно пошел вдоль галереи, ведущей в покои императора,— статуи римских богов смотрели на него, казалось, с выражением тоски и скорби. Вдруг он услышал позади какой-то посторонний звук, остановился. Это были шаги, они приближались. Человек ступал по-хозяйски, твердо. Никий огляделся, думая, куда бы спрятаться, но тут из-за колонны показался человек в богато украшенных доспехах. Никий едва не вскрикнул, узнав центуриона Палибия. Тот подошел так, будто расстался с Никием только вчера. Приветственно поднял руку:
— А, это ты? Пойдем, он будет рад тебя видеть.
— Кто? — Никий попятился и остановился, упершись в стену.
Лицо центуриона выразило крайнее удивление:
— Император, кто же еще? Разве ты шел не к нему?
— Он здесь?
— Еще здесь,— усмехнулся Палибий.— Придворные уже несколько дней не приходят сюда, наверное, готовятся торжественно встретить Гальбу. Каждый из них будет орать на каждом углу, стараясь перекричать другого, каким противником нынешнего принципата он был всегда и как пострадал от Нерона.
— А солдаты? Слуги?
— Эти разбежались кто куда, у поверженного героя не может быть ни слуг, ни воинов. По крайней мере, так заведено у нас в Риме.
— Но почему же остался ты? — Несколько успокоившись, Никий подошел к Палибию поближе.
