— Значит, мне придется думать об этом самой,— произнесла она вполголоса и странно усмехнулась.
И она в самом деле думала об этом — каждый день и каждую ночь. Даже тогда, когда муж сжимал ее в объятиях, нашептывая то нежные, то стыдные слова. И когда она отвечала ему страстным шепотом и движением тела — и тогда она думала об этом. Но тот их разговор о ее мечте был первым и последним. Несколько раз, особенно наутро после бурных ночей, когда они лежали расслабленные и удовлетворенные (Марк, разумеется, совершенно удовлетворенный), касаясь друг друга телами, он спрашивал ее:
— Скажи мне, Поппея, ты счастлива со мной?
— Я счастлива с тобой, Марк,— отвечала она.
— И ты больше ничего не хочешь от меня? Не хочешь, чтобы я стал... кем-то другим?
— Нет. Мне так хорошо с тобой.
Она не лгала, ей было хорошо с ним. Обыкновенная женщина и не могла желать лучшего. Но Поппея не считала себя обыкновенной женщиной — только чуть-чуть, только когда бывала с Марком.
Когда Марк Отон вошел в число друзей нового императора, а потом стал считаться его самым близким другом, она поняла, что наступил ее час. Она стала еще нежнее, еще внимательнее к мужу, доставляла ему ночами самые изысканные и необыкновенные удовольствия. Короче, сделалась самой лучшей женой, которую только можно вообразить.
Марк в самом деле был от нее без ума. И это при том, что его дружба с императором Нероном требовала от него вещей, несовместимых с понятием примерного мужа. Бесконечные пиры, ночные кутежи в обществе самых развратных и самых гнусных женщин, путешествия по грязным притонам Рима и... снова кутежи и пиры.
Поппея не ревновала, ей было чуждо это глупое чувство. Она улыбалась Марку, в каком бы виде он ни являлся домой. Она не делала брезгливого лица, когда он обнимал ее, обдавая запахом вина и продажных женщин. И в такие минуты шептала, что любит его, что счастлива с ним и что лучше ее Марка нет мужчины на свете.
О Марк, глупый Марк! Она добилась того, к чему стремилась: он стал восхвалять ее в кругу своих друзей (он сам признавался ей в этом), превозносить замечательные достоинства ее души и тела. Она не знала только, говорил ли он о ней с императором Нероном, хотя, конечно, его разговоры о ней с другими вряд ли могли не дойти до императора. Но он должен был когда-нибудь заговорить с ним самим, и она ждала, ждала этого, нетерпеливо ждала, хотя внешне ничего нельзя было заметить.
В тот день он вернулся домой засветло (что случалось крайне редко), и весь вид его был потерянным и угрюмым. Она, как обычно, встретила его ласково, сказала, что так скучала без него, думала, не вынесет разлуки. Он ничего не отвечал и прятал глаза, только вздыхал виновато.
— Что с тобой, мой Марк? — спросила она, нежно гладя его щеку и стараясь заглянуть в глаза.— Ну, посмотри же, посмотри на меня. Что-нибудь случилось? Расскажи, не бойся, ты же знаешь, я всегда с тобой, все для тебя сделаю. Так что же случилось? Скажи.
— Нерон хочет видеть тебя,— глухо выговорил он, глядя в сторону.
Сердце Поппеи радостно дрогнуло, все внутри нее замерло, и несколько мгновений она не могла что- либо произнести.
— Нерон хочет видеть тебя,— повторил Марк, чуть возвысив голос.
Поппея уже сумела взять себя в руки и наивно спросила:
— Хочет видеть меня? Зачем?
Он тяжело вздохнул и впервые за все время разговора посмотрел на нее:
— Разве ты не понимаешь, для чего Нерону нужна женщина?
Она заморгала глазами, улыбнулась ему еще ласковее, еще наивнее:
— Но я ведь не женщина, Марк, я твоя жена.
Он недобро усмехнулся, так, будто это она была виновата во всем:
— Он сказал, что хочет видеть тебя сегодня вечером. Ты понимаешь, сегодня вечером!
— Сегодня вечером,— повторила она, кивнув.— Я понимаю, Марк.
Он вдруг порывисто обнял ее, прижался щекой к ее щеке и заплакал.
— Что ты, Марк, что ты! Успокойся, я прошу тебя. Что ты, ведь я с тобой.
Она нежно гладила его по затылку, как ребенка, а он, содрогаясь всем телом, говорил сквозь слезы:
— Ты уже не со мной, Поппея, ты с ним, я знаю.
Она невольно вздрогнула — в какое-то мгновение ей показалось, что он действительно знает все. Этого не могло быть, но она почувствовала так и прерывисто вздохнула.
— Он отберет тебя у меня! — плача, продолжал он.— Единственное, что я всегда так боялся потерять. О боги, за что вы так ужасно наказываете меня?
Он долго не мог успокоиться: всхлипывал, утирал слезы ладонью. Наконец спросил, глядя на нее с надеждой и болью одновременно:
— Что же теперь делать?!
Она пожала плечами, улыбнулась ему успокоительно, сказала просто, как о чем-то совсем не значащем:
— Ты отведешь меня к императору, вот и все.
— Я... отведу... тебя? — Отон остался стоять с открытым ртом, и челюсть его заметно дрожала.
— Не надо так волноваться, мой Марк.— Поппея дотронулась до его подбородка,— Ты же знаешь, придворная жизнь налагает на человека определенные обязательства. Возьми себя в руки — ты удивляешься так, будто впервые узнаешь о чем-то подобном. Сейчас вопрос не в том, сделает Нерон то, чего ты боишься, или нет — скорее всего сделает,— вопрос в другом: что нужно предпринять, чтобы все это стало наиболее выгодно для нас.
— Выгодно для нас?! — вскричал Отон.— Ты хочешь отдаться этому...
— Замолчи! — жестко прервала его Поппея.— Не произноси то, чего не следует произносить вслух. Я не хочу отдаваться императору, ты вынуждаешь меня сделать это.
— Я?! — со страхом выговорил Отон.
— Ты.— Она ткнула в его сторону указательным пальцем.— Разве не ты водишь с ним дружбу, разве не ты шатаешься с ним по грязным притонам, веселишься в обществе гнуснейших женщин? Я уже не помню, когда мы спали ночью в одной постели.
— Но я!..— возмутился Отон, делая страшное лицо.
Она снова не дала ему договорить, остановила решительным жестом руки:
— Перестань! Разве я хоть раз упрекнула тебя? Разве я хоть чем-нибудь показала, что мне не нравится твой образ жизни? Будь честен, скажи!
Отон отрицательно помотал головой.
— Вот видишь,— продолжала Поппея,— тебе не в чем упрекнуть меня. Зачем же упрекать в том, в чем я перед тобой не провинилась?
— О прости, прости, Поппея! — Отон протянул к ней руки, но она уклонилась от объятий.
— Нет, Марк, сейчас нужно думать о деле, у нас так мало времени. Мы ничего не можем предотвратить...
— Можем, можем, Поппея! — горячо воскликнул он.— Мы можем бежать, я увезу тебя!
— Куда? — Она устало вздохнула.— Куда мы можем бежать?! Ты предлагаешь мне нечто худшее, чем изгнание. Потерять все, что имеем, влачить жалкое существование, всякую минуту бояться, что нас настигнут и схватят. Очнись, Отон, что ты говоришь! Я пойду за тобой повсюду, но разве ты родился на свет для такой жизни? Я отдам ему свое тело, но разве я отдам ему свою любовь — нашу любовь? Что поделать, Марк, не мы придумали такую жизнь. Помнишь, я говорила тебе: ты должен стать императором? Так стань же им!
— Что ты такое говоришь! Я не понимаю!
— Я не просто отдам ему свое тело, я отдам его ради тебя, ради нас!
— Ради нас,— расслабленно повторил он.
— Да, ради нас! — твердо выговорила Поппея.— Он дорого заплатит за свои мерзкие желания, ты станешь первым в Риме, а потом...
