Он сидел за столом, пересчитывая пачку денег. Я был уже почти в дверях, когда он поднял голову, вздрогнул, его пальцы метнулись к выдвижному ящику стола.
Потом он узнал меня и с неудовольствием проворчал:
— Черт тебя побери, Бобби. Не подкрадывайся к людям, не то получишь как-нибудь заряд в задницу.
Я засмеялся и принес извинения. Сказал, что, надеюсь, он не собирается оказывать сопротивление, если кто-нибудь вздумает его ограбить.
— Ты, что ли? С чего это пришло тебе в голову?
— Ни с чего, сам не знаю. Ведь вы застрахованы от ограбления? Так зачем же рисковать своей жизнью ради какой-то страховой компании?
По тому, как вспыхнули его глаза и неуловимо изменилось выражение лица, я понял, что эти мысли и ему приходили в голову, то есть и он не прочь заработать на страховке. Его интересовали деньги, а не общественное мнение. Мошенничество со страховкой было самым прямым и коротким путем к цели. А Пит, надо отдать ему должное, являл собой образец прямого и целеустремленного человека.
И я был бы рад помочь ему совершить такое мошенничество. В общем, я сделал бы все, что от меня зависит, чтобы ему это удалось. К несчастью, он инстинктивно чувствовал недоверие ко мне, за что, впрочем, я уважал его еще больше.
Некоторое время он смотрел на меня в упор тяжелым немигающим взглядом. Потом что-то пробурчал, сплюнул в урну, и откинулся на спинку стула. Уселся поудобнее, заложил руки за голову и опустил глаза на крышку стола, потом медленно перевел взгляд на меня.
— Вот что я тебе расскажу, — сказал он. — Когда-то в наших краях жила ищейка. Самая быстроногая собака, какую только можно себе представить. Знаешь, что с ней случилось?
— Наверное, перевернулась на полном ходу, — ответил я.
— Точно. И вышибла себе мозги о собственный зад. Чертовски красивая была собака и бегала шустро, как наскипидаренная. Я все удивляюсь, почему она не поняла такой простой вещи...
Я улыбнулся. Пита вовсе не интересовала эта аллегорическая собака. Его никто не интересовал. Как и меня самого, Пита интересовал только результат, а не способ его достижения.
Он кончил считать деньги. Положил их в кассовый ящик и запер в сейф. Потом вернулся и сел на угол стола, закинув одна на другую толстые ноги.
— Ну что же ты, — теперь его жесткие орехового цвета глаза были устремлены на меня, — ночевать здесь собрался? Может, хочешь, чтобы я уложил тебя в постельку?
— Извините, — я неохотно поднялся, — я только...
— Ну, так что у тебя на уме?
— Ничего. Вообще-то я просто заскочил поздороваться. Как раз выпала свободная минутка, вот я и...
Выражение его лица было непроницаемым. Он снова сплюнул в урну — не глядя. Я откашлялся, чувствуя, что краснею от неловкости. Внезапно он встал и направился к двери.
— У меня тоже есть свободная минутка, — бросил он через плечо, — пошли, угощу тебя содовой.
Я последовал за ним в угол танцзала; говорю — последовал, потому что он опережал меня на полшага. Я было собрался заплатить за себя, но он оттолкнул мою руку и бросил в автомат две монеты.
Протянул мне бутылку, буркнул что-то в ответ на мое «спасибо» и откупорил свою.
Мы стояли бок о бок, едва не касаясь друг друга и смотрели, как на эстраде начинают собираться музыканты. Всего несколько дюймов разделяло нас — несколько дюймов и молчание.
Он допил, облизнул губы и бросил бутылку в пустой ящик.
Я нехотя допил свою и тоже от нее избавился.
— Я так понимаю, — неожиданно заговорил он, глядя не на меня, а куда-то в другой конец зала, — что вечером вы с Мирой опять куда-то собрались?
Я ответил, что да. Когда Мира закончит работу. Помолчал и добавил:
— Если вы не возражаете, мистер Павлов.
— Не вижу никаких причин для возражения.
— Надеюсь, что так, — сказал я. — Но я имею в виду... я хочу сказать...
— Я тебе вот что скажу, — перебил он меня, но заговорил не сразу, а сначала рыгнул. — Лично я от тебя никакого толка не видел. Никогда, насколько я помню. Думаю, ты и сам это знаешь.
— Знаю. И даже выразить не могу, как я жалею об этом, мистер Павлов.
— Не могу сказать, что не жалею об этом. Относиться к человеку хорошо всегда приятнее, чем относиться плохо. — Он снова рыгнул, пробурчав что-то про газы. — С другой стороны, у меня нет никаких причин относиться к тебе с недоверием. Ничего, на что я мог бы точно указать. Ты всегда был вежливым со мной и относился ко мне по-дружески. Я не слышал, чтобы ты участвовал в каких-нибудь грязных проделках. Кроме этой истории с Ральфом, хотя, честно говоря, вряд ли это можно назвать грязной проделкой. Это пройдет, как прошло у меня, когда я вышел из твоего возраста.
— Я знал, что вы поймете, — начал я. — Мистер Павлов, я...
— Я все сказал, — отрезал он. — У меня нет аргументов против, хотя нет и за. Когда меня не трогают, я тоже не трону. Я умею ладить с людьми, покуда они ладят со мной. Нравятся они мне или нет — дело десятое. Думаю, мы с тобой поняли друг друга. А теперь мне пора заняться своими делами.
Он коротко кивнул мне и направился к своему офису. А я двинулся к выходу.
Пока мы с Питом вели разговоры, пришла Мира. Она окликнула меня из своей будки. Я бросил на нее невидящий взгляд — глаза у меня будто заволокло пеленой. Я видел и слышал ее неясно, как в тумане. Так ничего и не ответив, я вышел на улицу и сел в свою машину.
Закурил сигарету и сделал несколько глубоких затяжек, пытаясь избавиться от мерзкого чувства жалости к себе и вернуться в свое обычное состояние.
Ясно, что Пит терпеть меня не мог, в этом все дело. Тут уж ничего не попишешь. Так сложилось.
Но до чего жаль, черт побери, что сложилось именно так, а не иначе! Ведь если следовать логике, то все должно было сложиться по-другому.
Почему не моих родителей, не моих любезных отца и мать, этих слабоумных кретинов, этих бесхарактерных моллюсков, этих lubricus lusus naturae[3] — почему не их наградил Бог Мирой? Почему именно Питу выпало несчастье жить бок о бок с этой бесцветной, лишенной разума потаскухой? Почему не случилось наоборот? Почему у Пита...
Мира. Всякий раз, как я смотрел на нее, во мне поднималась ярость. Насчет нее у меня тоже были кое-какие планы, пока довольно неопределенные, но, несомненно, малоприятные. Они зародились у меня задолго до того дня, когда, пару месяцев назад, она пришла на прием.
Отца не было — он уехал на вызов. Я бегло просмотрел записи в ее карте.
Она пришла во второй раз. По поводу некоторых менструальных осложнений, из тех, какие можно излечить хорошей дозой слабительного или просто пинком в живот. Но отец, этот мудрый и человеколюбивый эскулап, назначил ей курс гормональных инъекций.
Она сказала, что очень спешит, поэтому я взялся сам приготовить лекарство.
И я его приготовил, я забочусь о постоянных клиентах. Мне и раньше приходилось это делать, пока отец не стал излишне подозрительным. В лекарствах я разбираюсь в сто раз лучше, чем он. И во всем остальном тоже. И в данном случае я сразу понял, что Мира нуждается — и заслуживает — вовсе не гормонов.
Я дал ей наркотик. Она сразу же получила кайф, если употребить жаргонное выражение. Прямо тут же, около раковины, перед тем, как ее начало рвать. Я убедил ее, что это нормально, и сделал второй укол.
Такие, как она, то есть получеловеки, прямо-таки созданы для наркотиков. А наркотики созданы как будто специально для них. Не прошло и недели, как она втянулась. Теперь она приходила уже не к отцу — она приходила ко мне.
Я стал ее «лекарем». И обеспечивал ее всем, в чем она нуждалась и чего заслуживала. Разумеется, только тогда, когда я сам был расположен к этому. И только после соответствующих церемоний.
