— Не представляю себе, чтобы папа простил кому-то долг.
— Я тебе объяснила, что этот человек не должен в буквальном смысле. То есть он, конечно, должен, но только...
— Скажи мне, кто это, мама. Пожалуйста. Я что-нибудь придумаю. Хуже, чем сейчас, мне уже не будет. Если ты не хочешь обращаться к этому человеку, так придумай что-нибудь другое, чтобы помочь мне.
Она кусала губы.
— Я не могу, девочка. Ты знаешь, что я бы все сделала, но не могу.
— Чего ты не можешь? Не можешь помочь или не можешь позволить, чтобы я сама себе помогла?
— Вот что. — Она поднялась и начала собирать посуду на поднос. — Я скажу тебе, как ты можешь помочь себе. — Она выглядела строгой и печальной. — Держись подальше от Бобби Эштона, хоть он и готов на тебе жениться.
И тут я снова заплакала и закрыла лицо руками. Потому что какая же мне польза, если он станет встречаться с кем-нибудь другим, если он влюбится еще в кого-нибудь? Что в этом хорошего для меня?
Даже если я и перестану с ним видеться, что это изменит, когда папа обо всем узнает?
— Ты знаешь, что я права, — всхлипывала я. — Он все равно убьет нас, мама! Он убьет меня, а я ничего не могу сделать. Ты не хочешь помочь и мне ничего не разрешаешь. Ты можешь только говорить об этом и спрашивать, не хочу ли я поесть.
Посуда на подносе загремела, и содержимое одной из чашек выплеснулось на блюдце. И я услышала, как она шаркает к двери.
— Хорошо, девочка, — произнесла она без выражения, — сегодня я туда схожу.
Я отняла от лица руки.
— Мама! Ты знаешь, что я сказала не то, что думаю!
— Но все, что ты сказала, правда.
— Нет! Ты сказала, что сходишь «туда». Куда это?
— Вечером я встречусь с этим человеком. Я почти уверена, что ничего хорошего не выйдет, но все же попробую.
Она вышла из комнаты и спустилась на кухню. Я пересела к зеркалу на туалетном столике. Вид у меня был, конечно, ужасный. Глаза красные, лицо все в пятнах, а нос раздулся, как картофелина. И волосы я не укладывала перед сном, и теперь от жары и волнения они бесформенно обвисли, как неряшливая тряпка.
Я зашла в ванную, сполоснула лицо холодной водой и смазала кремом. Потом долго лежала в тепловатой воде, зачесав волосы наверх.
И все пыталась убедить себя в том, что в моих словах не было ничего обидного насчет того, что мама ничего для меня не делает. Я все повторяла одно и то же и понимала, что во многом права. Но мне по-прежнему было не по себе, я сама себя стыдилась. Она всегда делала все, что могла. И не была виновата в том, что папа не оставлял ей никакой возможности...
Например, прошлой весной, когда я заканчивала школу, она оказалась из-за меня в сложном положении. То есть из-за того, что согласилась мне помочь. Я попросила ее, чтобы она помешала папе прийти на выпускной акт. Я говорила, что просто умру, если он там появится, что одноклассники и так терпеть меня не могут, а если он придет, то будет еще хуже.
— Ты сама знаешь, как это будет! — кричала я сквозь слезы. — Он ни за что не согласится прилично одеться, а потом начнет расхаживать там, и фыркать, и насмехаться над другими родителями, и вообще это ужасно. Он всегда так себя ведет! Если он придет, я просто не пойду, мама! Да я сквозь землю провалюсь со стыда!
Мама растирала себе руки и что-то бормотала, и вид у нее был озадаченный. Она сказала, что я не должна так относиться к отцу, что она, пожалуй, намекнет ему, чтобы он вел себя как следует.
— Прямо не знаю, что еще можно сделать, — заключила она. — Он собирается пойти, и я не представляю...
— Я придумала как. Ты можешь сделать вид, что заболела, а без тебя он не пойдет. Так что теперь не говори, что ты не знаешь как, а там решай сама.
Мама все бормотала и растирала руки, а потом сказала, что, пожалуй, сделает так, как я прошу, хотя это ей не по душе.
— Он страшно расстроится. Виду, конечно, не подаст, но расстроится.
— Еще бы! Естественно, он расстроится, ведь он упустит такой повод потрепать мне нервы. Я просто не вынесу, если он пойдет.
— Но для него это так много значит. Понимаешь, он не получил почти никакого образования, меньше даже, чем я сама. А теперь его родная дочь заканчивает школу, и для него это...
— Если он там будет, я не пойду, мама! Из дома убегу! Я... Я Убью себя!
Я не на шутку разбушевалась и наговорила еще много громких слов. Я разнервничалась так потому, что как раз в то время начала встречаться с Бобби Эштоном, хотя тогда он не нравился мне еще так сильно, как сейчас... впрочем, это не важно. Прошло уже много времени, и мне неприятно вспоминать про этот случай. По крайней мере, если вернуться к моему рассказу, я сумела настоять на том, чтобы папа не приходил на выпускной акт. Я скандалила, рыдала и сыпала угрозами до тех пор, пока мама не пообещала мне свою помощь.
Она согласилась притвориться больной и удержать папу дома.
Когда в тот вечер он вернулся домой, мама лежала наверху в постели. Я разогревала на кухне ужин и слышала, как он вошел и прошел через столовую. И сразу же почувствовала, как он буравит меня взглядом, стоя на пороге кухни. Он ничего не говорил, а просто стоял и таращился на меня. От страха я уронила на пол ложку, а когда стала ее поднимать, то отвернулась от плиты и тут увидела его. И в первый момент не узнала. В самом деле не узнала. Он переоделся еще на работе, и теперь был так разодет, — никогда бы не подумала, что он может так выглядеть. Раньше я ни разу не видела его таким... и потом тоже не видела.
На нем был синий костюм с иголочки, очень стильный и выбранный со вкусом, новый серый хомбург[4], новые черные туфли, новая белая рубашка и галстук в тон костюму. Я никак не ожидала, что он может выглядеть таким красивым и даже утонченным. От удивления я даже перестала бояться.
— Ты... папа... Откуда... — промямлила я.
Он улыбнулся, скрывая смущение.
— Заглянул на распродажу, — бросил он грубовато, — и прихватил вот это.
Он протянул мне маленький сверток. Я кое-как развернула его и увидела бархатную коробочку. А в ней лежали часы. Платиновые часы с бриллиантиками.
Я вытаращила глаза, да так и застыла, хорошо хоть «спасибо» сказала. А сказать еще что-нибудь я не решилась. Я была в таком состоянии, что могла бы запустить в него этими часами.
Понимаете, про часы я намекала не один месяц. Я долго приставала к нему — насколько только с ним это вообще возможно. А в ответ слышала только фырканье и насмешки. То он спрашивал, для чего мне вдруг понадобились часы, то объявлял, что кроме хорошего будильника мне вообще ничего не нужно, или ворчал, что все эти дурацкие часы — просто хлам.
Так, значит, он так говорил, а сам все это время собирался их купить.
И представлял себе, как разоденется во все новое и никто его не узнает.
— Тут еще кое-что. Стащил на кладбище.
Он выложил на стол коробку со стеклянной крышкой. В коробке была орхидея.
Кажется, я опять сказала «спасибо». В тот момент я плохо соображала. Так мне стало стыдно и страшно, что я не помню, что говорила. И сказала ли вообще хоть что-нибудь.
— Где мать? — спросил он. — Неужто вместе с очистками выбросила и себя на помойку?
— Наверху, — ответила я. — Она лежит.
— Что это она разлеглась? — Он было расхохотался, но тут же оборвал свой смех. — Что с ней? Да говори же! Она не заболела?
