Над лесом ощутимо потянуло дымком. Копытиха, полагаясь на вое чутье, затопила баню прежде чем Радогор попросил ее об этом. И сечас, распахнув двери настежь скоблила стены и полок ножом, щедро обливая их кипятком. И Влада, уловив этот сладостный и манящий запах, поймала себя на мысли, что не все мураши покинули ее исстрадавшееся тело. Кое — какие все же остались, о чем и заявили сейчас громко и нахально. Наука напрочь вылетела из ее головы. И сразу несколько ножей пролетели мимо цели. После долгих поисков она нашла их, и здраво подумав, что сейчас и Радогор не посмеет сказать ей худого слова, заторопилась к бане с независимым видом и гордо вскинув голову.
Копытиха повернула к ней распаренное лицо, смахнула пот и проронила.
— Рано пришла. Когда еще выстоится.
На Владу дохнуло таким теплом, что присмиревшие было мураши, забегали так, словно с ума сошли. А у не самой от нетерпения аж зубы свело.
— Ладно уж, полезай. — Сжалилась над ней Копытиха. — Жарься вместе с баней. Угли я выгребла. Не угоришь. А одежонку здесь оставь, я почищу. Запрела она на тебе, пока он тебя в железе держал.
— Как сняла, будто на голову выше стала. — Согласилась с ней лада, торопливо сдирая с себя опостылевшую одежду. И нырнула в распахнутые двери. — Ой хорошо как… как и сама не знаю.
— Может, передумала за ним бежать? — Без улыбки спросила Копытиха, внимательно оглядывая ее со всех сторон. — Здесь пока игрушки. А как там будет и он сам не скажет.
А кто, так и не назвала. На Рода ли указала, на Радогора ли палец подняла, сама угадывай.
— Матушка! — Голос княжны подрагивает от обиды и возмущения.
Это я так, не в обиду сказала. Всякое может в дороге случиться. — Улыбнулась Копытиха, поднимая на нее ласковый взгляд. — Эвон ты какая! День ото дня все краше и краше. Скоро сок сквозь кожу брызнет. Думаю, а ну как не угадала старая? Приторопит в дороге и куда тогда?
— Матушка…
— А что, матушка? Дело наше бабье такое. Я вот всю жизнь не помнила это, забывала, так и прожила пустоцветом. Около вас вот последние денечки греюсь. А ведь права была берегиня, чирей бы ей на язык… — Спохватилась бабка и заплевалась. — Уж как меня обхаживал старый князь, как умасливал, а я… Вот и досиделась, закопать будет не кому. Глядишь, внучкой бы звала тебя.
И до того стало Владе жаль старую ведунью, что забыв о своей наготе, присела рядом и прижала седую голову к своей груди.
— Ты же мне и так, как бабушка. Я же тебе открыла то, что и родной матушке бы не сказала. — Гладила ладонью по седым, но все еще тугим волосам, успокаивая старуху. — И Радогор в тебе души не чает. Давно бы уехали, а он все чего то ждет, да выжидает и в твою сторону поглядывает. Ты же знаешь. Матушка, нет у него больше ни кого на всем белом свете.
Бабка осторожно высвободилась из ее рук и смахнула, выступившие на глазах, слезы.
— Не обращай внимания на старую. Утешила и ладно. — неловко проговорила Копытиха, отвыкшая от ласкового слова. Эк от тебя жаром несет. Как от печи. Засмотрелась на тебя и расквасилась. Прыгай на полок, а я двери закрою, чтобы тепло накапливалось. И так доскребу.
Влада послушно забралась на полок и закрыла глаза в сладкой истоме.
— А скажи, матушка…
Копытиха словно ждала этого вопроса. Выпрямилась, тяжело разогнувшись и держась за спину, и провела тыльной стороной ладони по лицу.
— Нет, милая. Тело твое ни в чем не повинно. Хоть сейчас, права моя подруга берегиня, на одном кругу десяток принесешь. И на Радогоре вины нет. Роду не угодно, чтобы ты рожала. Не пришло ваше время. Для иного вас Род выбрал. Сама сказала. Что летит он, как кленовое копье. А невдомек вам, что пущено это копье рукой Рода.
— И когда придет оно, время? — Разочарованно вздохнула Влада, валясь на спину и закидывая руки за голову.
— А вот, как долетит копье, так и время придет Не опоздало еще. — И усмехнулась. — Радогора кликнуть?
— Еще понежусь, аж потом пусть идет.
— Ну, нежься, нежься…
Плеснула на камни воды и притворила за собой двери, оставив ее одну. Но что — то вспомнила и снова открыла двери.
— Ты остаток сна не припомнишь? — С удовольствием глядя на сильное, крепкое тело.
«Правду молвила. — Подумала она. — На одном кругу десяток принесет и не тесно будет».
— Когда вспоминать было, матушка? Себя в железе не помнила. — Отмахнулась Влада, сдувая пот с верхней губы. — До снов ли мне было.
— Вот же, бестолочь! — Расстроилась Копытиха. — И угораздила же тебя было самое важное заспать. А без этого остатка я не могу сон в толк взять.
— Ты у Радогора спроси. — Сонно отозвалась Лада. — Что мне надо было, я того не заспала. Ясно видела.
— И уродится же такое чудо! — не понятно от чего вскипела ведунья. И с такой силой хлопнула дверью, что дернина с крыши посыпалась.
На другой день, ближе к полудню, когда Влада бойко наседала, размахивая своим деревянным мечом, на Радогора, раздался голос Ратимира.
— Здравствуй, матушка. — Весело поздоровался он. — И тебе здравствовать, сударыня берегиня. Принимай гостинцы. Охлябя, покличь Радогора.
— А нечего его кликать. — Сердито буркнула кикимора, — За баней он, опять княжну, красу нашу, лебедь белую, палкой лупцует.
У берегини давно все страхи и опасения из головы вылетели, как и то, что вроде собиралась виниться перед ним.
— И за что он ее так? — Ратимир широко и располагающе улыбнулся и выпрыгнул из седла. — Хотя… чужая семья, потемки.
— До синюх добил, бедную. А она к нему все ластится. — Кикимора спешила излить Ратимиру, к которому с первой встречи испытывала самые теплые чувства.
— Да ну? — Ратимир сделал удивленное лицо. — Прямо до синююх?
— Слушай ты ее больше, батюшка. Она тебе такого нагородит, такого наплетет, что и в семером не расплетешь. — Проворчала Копытиха. — Совсем затюкала Радогора, заполошная. Дал слабину, вот она и скачет, прыгает вокруг него.
— Прямо исскалась вся! В носу у него не кругло. А если ворчу, так за дело. А не тронь, не бей палкой. Для другого она ему дадена. — Огрызнулась кикимора, заглядывая в руки Охляби, который вместе с Нежданом отвязывал мешки от седел. — А что за гостинцы у тебя в мешках, добрый молодец?
Но Охлябе не терпелось побежать к Радогору, который по какой — то неясной причине охаживает палкой княжну.
— Делу он воинскому учит княжну. — Копытиха, казалось, угадала его мысли. — А эта плесень днями вокруг них бегает и голосит, как под ножом.
Ратимир засмеялся и раскинул руки, сладко потягиваясь.
— Хорошо тут у тебя, матушка. Дивно. Кикиморы, лешие… лес, бэр Радогоров. И все миром, все ладом.
— А что нам делить, когда мы все от одной земли — матери вышли. А если и покрикиваем громко, так тоже не со зла, а веселья ради. Даже эта плесень в Ладушкином платье голосит не от большого ума, А, впрочем, кто знает, от чего она голосит?
— Которые с большим умом ходят, не в развалюхе бы жили, а по княжьему терему каблучками цокали — Тут же отозвалась вездесущая кикимора. Но так, что бы не очень слышали.
Но Копытиха давно притерпелась к норову берегини, и пропустила обидные слова мимо ушей.
— Не желаешь ли в баньке попариться, гость дорогой, тело веничком потешить? — Спросила она у Ратимира. И смущенно пояснила. — У меня и прежние князья, Гордичи парились. И своя, вроде, есть, а ко мне наезжали. И темная, и дымная, из земли только крыша виднеется, а дух, — говорили, — в ней особенный. Ни где такого духа больше не находили. Сразу помолодеешь.
