— Понял тебя, враг мой. — Призрак ярла, судя по голосу, повеселел. — А мне то, что от этого?
— Ваалхал, ярл. Ваалхал. — Радогор с насмешкой смотрел на ярла и его дружинников.
Призрак застыл, открыв рот.
— Рот захлопни. Простудишься. Рассвет… Последний дух испустишь, чем жить будешь? — Радогор весело засмеялся.
И можно было бы думать, что ему по настоящему весело, если бы не холод в его глазах.
— Я к зиме сам туда приду. И если увижу, что все исполнил так, как я указал, сам сведу тебя в твой Ваалхал. Но чтобы все управил, как надо. Не то…
Радогор поднял руку и пошевелил перед носом призрака растопыренными пальцами.
— Понял меня, ярл?
Призрак испуганно отшатнулся, тело его дрогнуло и расползлось клочьями. Но видя, что сиюминутная расправа ему не грозит, собрался вновь.
— А не обманешь? — С надеждой спросил он. — Сумеешь ли?
Радогор поморщился.
— А тебе есть из чего выбирать? — Губы дрогнули в язвительной улыбке. — Но не бойся. Как сказал, так и сделаю. А теперь ступай прочь, Гольм. Княжна спать хочет. — И махнул рукой. — Ягодка, проводи гостей.
Но ярл, словно не слышал его слов.
— Поклянись, волхв.
Радогор снова поморщился, собрав брови на переносице.
— Гольм! Я или говорю, или не говорю. А если говорю, то делаю. Так меня старый Вран учил. Ты же не поверил мне, когда свою смерть увидел, а мог и поверить. Иди ярл — Свирепая секира. И думай лишь о том, как лучше управить то, что я тебе велел. Остальное, моя забота. Не зли меня.
Закинул руку за голову и поймал рукоять меча.
Призраки стремительно метнулись в одну сторону, в другую, нырнули в туман и растаяли в нем. И появились снова за доброю сотню шагов от них.
Радогор, в прищур следил за их бегством, повернулся к княжне. И засмеялся.
— Жизнь не в жизнь, а зубами за нее цепляются.
Влада все еще со страхом смотрела туда, где скрылись призраки.
— Досыпай, княжна Влада. Все самое интересное на сегодня кончилось. А дуб — отец тебе уже и водицы приготовил. Испей, и щечку на кулачок.
Княжна замотала головой.
— После того, что видела разве уснешь? — И указала взглядом на тающий туман. — Вот и пошла бы я с дружиной, кою воевода нарядить собирался, и обмерла бы от страха.
Радогор молча, бережно повернул ее за плечи лицом к дубу и подтолкнул к лазу.
— Живых бояться надо, княжна. А эти что? Дух бестелесный.
Но зашел вперед, чтобы принять на руки. Корни снова закрыли лаз. И Влада уже без принуждения склонилась над лужицей в корневище.
— Пей, княжна. Мне эта водица за одну ночь раны залечила. Рубцов и тех почти не видно. А ты же изголодалась только, и страхом себя извела, душой истомилась. Душа же не тело, враз не излечишь.
Отняла губы от лужицы, вытерла их тыльной стороной ладони. И виновато спросила.
— А ты, как бы, не испугался их, Радогор? И не смутился?
— Я же сказал, дух бестелесный. Да и ждал я их. Правда, не думал, что так скоро догонят. — Радогор снова привалился к знакомому корневищу. — Они всегда приходят, когда места найти не могут, к тому, от чьей руки смерть приняли. Этим же еще, ой, как долго без места бродить!
Влада, слушая его, стояла напротив, сцепив руки за спиной и глядя в землю.
— Не уснуть мне, Радогор. Боязно. Хоть и дух бестелесный, Как ты говоришь, а страх — то какой! Так перед глазами и скачут до сих пор.
Пришла немного в себя, оттаяла и уж совестно самой под руку лезть. К тому же припомнила ненароком, что не девка сенная… княжна. И Радогору неловко по той же причине. Оторопь берет, как вспомнит, где ее рука лежала. Но не стоять же ей столбом до утра?
Пока думал и размышлял, она уже рядом. Опустилась несмело и устроилась рядом, зарывшись лицом в плечо.
— Ты не думай, Радогор. Я не бесстыдная. Боязно мне.
Облегченно вздохнула, подумав, хорошо, что темно и не видит он, как краска стыда залила ее лицо. От стыда ли, по другой ли, но тоже стыдной, причине.
От Радогора жаром пышет, как от жарко натопленной в светлице, печи. И меховой ласковой полости не надо. Вот так же ее лицо горело и в жар бросало, когда девки ее теремные, срамные речи при ней заводили и хохотали, подлые, поблескивая хмельными от тех разговоров, глазами. И губы кусали чуть не в кровь. А она сторонилась их или убегала на матушкину половину.
А теперь самой впору губы в кровь изгрызть!
А парень лежит спокойнехонько. Только сердце в его груди стучит. Громко. Ясно. Тук… тук… тук…
Из неволи увел. Ярла, зверя лютого зарубил. Призраков не страшится. Сам им грозит. Лесий язык понимает. И с бэром, зверем свирепым, на равных. Вран, птица — вещая…
Мысли бегут неспешно, лениво, туманя сознание и нагоняя сон. Трава пахучая дурманит.
Хорошо бы узнать, что в том колодце видела, который ей ворон показал. А как узнаешь? Будто занавесью занавесило тот сон.
Повозилась, сквозь сладкую дремоту, прилаживаясь к его плечу, бездумно закинула ему руку на грудь, затянутую тугой, поскрипывающей кожей. И улыбнулась.
— Хорошо то как!
А Радогор лежит, боясь пошевелиться.
Во сне люди себя не помнят, а наяву как в глаза глядеть? И как руку снять? А вдруг разбудишь?
Крепкие острые груди, коих под Неждановой рубахой прежде и не замечал подкольчужник проминают. Коленки в бок уперлись. А она спит, словно дитя малое.
Время бежит медленно, неохотно. Бэр морду в лаз опустил и скорбно повизгивает.
И невдомек Радогору, что давно уже не спит княжна. Лежит, сжавшись в тугой ком, и пошевелиться не смеет. И думает о том, сколько времени на плече у чужого парня пролежала, словно девка непотребная. И стыдно, и сладко ей от того, что лежалось ей так, как и на батюшкином плече не лежалось. А тело все истомилось, испеклось до черных уголечков. И груди налились сладкой тяжестью от его тела. Нет, не зря девки ее, срамницы, без вина хмелели и губы грызли от срамных разговоров.
Встать бы поскорее, но как встанешь, когда стыд от тайных мыслей щеки огнем палит?
Радогор, устав ждать, когда она проснется, осторожно, чтобы не потревожить, высвободил руку из — под ее головы, и полез через расступающиеся корни к лазу. Ягодка, как дворовая собачонка, а не грозный лесной зверь, встретил его радостным визгом. Мокрый от кончика носа до короткого хвоста. Встряхнулся, окатив Радогора потоками брызг и полез мордой в руки за гостинцем.
— Рыбу ловил? — Догадался Радогор.
За его спиной княжна скользнула за дерево, прошелестев травой. Нужда времени не терпит.
— Где воду отыскал, покажешь?
Влада уже рядом. Поглаживает бэра по мокрой спине. Не заметно поглядывая в его сторону. А ну как прознал ее девичьи мысли? Сама слышала, когда на лавке, потом мужским пропахшей, в темной избе лежала, что умеет он мысли угадывать.
А хоть бы и угадал, так не сознается.
Лицо, как у девки пригожее. По щекам румянец разлился. И не угадаешь сразу, кому больше совестно. Ей ли, ему ли, Радогору. Руки большие. Сильные, а пальцы чуткие. Мягкие. Не как те, толстые, грязные и рыжим волосом обросли, что хватали, мяли и терзали ее тело.
Вспомнила и на глаза слезы навернулись. Не уберегла, не донесла девичье богатство до того, единственного. Кому она теперь, девка порченная, нужна? И думки у нее поэтому сейчас такие же порченные, срамные. Иначе откуда бы им взяться?
Радогор же, не скрываясь, волхв есть волхв, окинул ее пристальным взглядом и удовлетворенно
