Господом, а вечером — про естественно-научные теории ученых разных стран. Впрочем, у моего, похоже, никакой каши не образовалось, он все воспринимает достаточно критически.
— Спи, мой ученый динозавровед. — Я поцеловала сына в нос, отобрала книжку, накрыла его как следует одеялом и погасила свет.
— Машуня, пирожки во рту тают.
Сашка обнял меня; от него пахло одновременно пирожками и стоматологическим кабинетом. Этот запах давно перестал быть для меня неприятным.
— Ты-то сама их пробовала?
Я усмехнулась:
— Здесь только две порции. Мне уже не хватает.
Я рассказала ему про коктейль из динозавров и Ветхого Завета. Сашка посмеялся, а потом задумчиво сказал:
— Я его боюсь.
— Кого?
— Гошу. Он иногда так смотрит на меня, как будто хочет сказать: «Ну-ну!»
Мне кажется, что он меня не воспринимает.
— Ну, для того чтобы ребенок тебя воспринимал, нужно с ним хотя бы общаться.
— Я же говорю, я боюсь. Я его стесняюсь.
— Стеснительный ты мой! Сколько тебе лет?
— А что? И в моем возрасте ничто человеческое не чуждо.
— Чтобы не так бояться, поучаствуй как-нибудь в воспитании по собственной инициативе.
— Что еще скажешь?
— Звонила твоя мама, передавала тебе привет. Велела не кормить тебя на ночь, сказала, что ты толстеешь.
— Интересно! — возмутился Александр. — Не кормить! А если я с работы прихожу голодный? Я же не засну.
— Вот и я ей то же самое сказала, что, если тебя не покормить, ты в два часа ночи начнешь по холодильнику шарить.
— А она?
— А она сказала, чтобы ты не мясом с картошкой обжирался, а овощи ел.
— Ну, ты объяснила?..
— Я рассказала, как летом я решила кормить тебя здоровой пищей и приготовила тебе на обед кабачок, фаршированный овощами. А ты его с удовольствием съел и заявил: «Очень вкусно. А теперь, Машуня, давай обедать».
Ну и правильно. Вот мой коллега Кораблев говорит, что леопарды сена не едят.
Саш, а сколько времени человек может пролежать в реанимации с инфарктом?
— Ну, это зависит от разных факторов: от локализации поражения, от обширности… Неделю-то пролежит. У кого инфаркт?
— У свидетеля моего. Это ради его вещичек у меня ключи сперли.
— О Господи! Не пугай меня на ночь глядя. Я посуду помою, а ты передохни.
Ну разве можно не любить мужчину, который после сытного ужина изъявляет желание вымыть посуду, и не под пытками, а по собственной инициативе? За то, чтобы услышать слова «Я помою посуду, а ты отдохни», девяносто процентов моих знакомых женщин прозакладывали бы душу дьяволу.
Утром будильник не прозвонил. Уж не знаю, что там замкнулось в его металлических внутренностях, но я проспала лишние двадцать минут.
Внезапно проснувшись, я бросила взгляд на часы и покрылась холодным потом: мы катастрофически опаздывали. Я плюнула на то, что не успеваю накраситься, и понеслась собирать ребенка. Конечно, мы опоздали, несмотря на наши общие титанические усилия. Когда мы подошли к школе, шла пятнадцатая минута первого урока, и мой пунктуальный ребенок уже в голос рыдал.
Однако напрасно он так переживал: по пустынному двору школы прохаживался омоновец, который преградил нам дорогу и лениво сообщил, что занятия отменены, так как проверяется сигнал о том, что школа заминирована.
Слезы у моего мальчика высохли в мгновение ока. Бурные переживания перешли в не менее бурную радость.
А вот я призадумалась, куда ж мне девать моего мальчика? У меня на утро вызван свидетель — нынешний хозяин фирмы «Фамилия», Редничук, поэтому отвезти ребенка домой я не успеваю. Придется тащить его на работу, а там как его занять? Вот чертовы времена: мне в мои школьные годы могло разве что в страшном сне присниться, что школа заминирована. А теперь посмотришь телевизор — сплошь и рядом, то одна школа, то другая.
— Котик, поиграешь в компьютер у меня на работе, в канцелярии у Зои? — заискивающе спросила я.
— Поиграю, поиграю, — покивал ребенок, который был на седьмом небе от счастья, что уроки отменились.
В прокуратуре Леня Кораблев раздавал бюстгальтеры. Завидев меня, он издали закричал:
— Мария Сергеевна, я вам отложил! У меня дружок бельем торгует, он отсыпал чуть-чуть…
— Леня, у меня через десять минут свидетель. Чтоб тебя с бельем и дамами духу не было, уйдите к кому-нибудь в кабинет.
Я внедрила ребенка в канцелярию, к единственному компьютеру, моля Бога, чтобы компьютер на это время никому не понадобился, и, вернувшись в кабинет, достала из сейфа дело об убийстве Ивановых. Только я, усевшись за стол, вспомнила, что не успела накраситься, как в дверь постучали.
— Войдите! — ответила я, тяжело вздохнув и даже раздумав смотреться в зеркало.
В кабинет вошла потрясающая женщина. Сказать про нее «красивая» значило не сказать ничего. Она окинула меня не то что оценивающим, — я бы сказала, раздевающим взглядом. Так на меня смотрели только мужчины.
На стол передо мной она положила повестку, в которой было написано имя:
Редничук.
— Документы у вас с собой?
— Безусловно, — с готовностью ответила она и щелкнула замком сумки.
Я раскрыла паспорт, который она передала мне, и прочитала: «Чванова Нателла Ивановна»…
— А Редничук где? — недоумевающе спросила я. Она почти так же недоуменно посмотрела на меня, потом ее взгляд прояснился.
— Ах да, вы же не знаете, что в деловом мире я известна под фамилией Редничук. Это моя девичья фамилия.
— Вы мать Дмитрия Чванова? — дошло до меня наконец.
— Да, — она мило улыбнулась.
— Нателла Ивановна…
— Просто Нателла. Терпеть не могу свое отчество, — пояснила она, удобно устраиваясь на стуле.
Она была одета в черную пелерину из очень дорогого сукна, отороченную черным блестящим мехом, которую отказалась снимать. Я напряглась и вспомнила, как эта штука называется: кап. Мне была видна выставленная вперед изящная ножка в коротком сапожке, как будто только что снятом с витрины выставки. Ножку облегало благородно матовое облако колготок, и я машинально подумала: где шикарные женщины берут такие колготки, сразу делающие облик дорогим, а походку высокомерной? Но тут же опомнилась: где- где, понятно где, я-то на колготки дороже определенной суммы и не смотрю. Устроившись, Нателла Ивановна Редничук-Чванова подняла на меня слегка удлиненные к вискам глаза. Такие глаза называют миндалевидными, отметила я для себя. Все в ее лице было слегка, не аффектированным: слегка выдающиеся скулы, но не до такой степени, чтобы лицо можно было назвать скуластым. Как у голливудских звезд сороковых годов, вслед за Марлен Дитрих удалявших себе крайние коренные зубы, чтобы сделать более изящным овал лица. Тонкий прямой носик, ему чуть-чуть не хватило до идеальной прямоты, но и так он чудесно смотрелся. Резко очерченные полные губы прекрасной формы, подчеркнутые умело наложенной
