— Серафим Михайлович, все равно я не верю.
— Ну, это твое право, девочка. Все? Ко мне вопросы исчерпаны?
— Серафим Михайлович, я очень на вас надеюсь. Вы должны доказать, что Крушенков не виноват.
— О-хо-хо, хо-хо… Никому я ничего не должен.. Вина подполковника Крушенкова установлена с достаточной очевидностью, и продлеваться я даже не буду, по окончании расследования дело будет направлено в суд. Все. — Он достаточно легко для своей грузной комплекции поднялся. — Иди, девочка, домой. И не влюбляйся ты в оперов, не стоит.
— А в кого ж еще влюбляться? — машинально спросила я, думая о том, что мне сказал следователь. — На танцы я не хожу…
— Ну вот, я же говорил.
— Что? — Я очнулась. — Да не влюблялась я в него! Просто он мой друг, и я считаю, что он не убивал, и хочу ему помочь.
— Есть такие ситуации, когда помочь нельзя. Все, иди домой.
— Это — не та ситуация.
— О-о! Я тебя не убедил?
— Нет.
— Ну ладно, иди. Если чего придумаешь, приходи, но торопись, я скоро дело заканчиваю. Материал по самозванцам выделю.
— Серафим Михайлович, дайте мне с ним встретиться.
— Тю! Ты обалдела, что ли? Я и так тебе слишком много позволил. Все, иди.
Ушла я совершенно разбитая; медленно бредя по улицам, я снова и снова вспоминала разговор со следователем. Хоть он и работает всю сознательную жизнь в Главной военной прокуратуре, но дослужился только до полковника. Интересно, почему? Плохо работал? С начальством ссорился? Это обнадеживает. Поскольку за версту видно, что он не злоупотребляет спиртным (иначе в командировке, да еще один в гостинице, он бы не просыхал; да и мне он выпить не предложил), значит, до генерала не дослужился из-за некоторой нестандартности. Возражал небось начальству. А раз так, можно попробовать его все-таки убедить. В общем, мне надо срочно повидаться с Крушенковым. Не может быть все так гладко. А может, это патологическое опьянение?.. Тут я споткнулась и даже остановилась посреди проезжей части. Впервые я, хоть и подсознательно, в глубине души, и на одну долю секунды, но усомнилась в том, что Крушенков не виноват. Да, конечно, патологическое опьянение многое объясняет. Сергей действительно злился на Трубецкого (кстати, следователь упорно называл его Трусовым — так, как записано в паспорте). И если представить, что он в тот день выпил, отчего наступило патологическое опьянение… Насколько я помню из курса судебной психиатрии, патологическое опьянение может наступить и у человека, который не злоупотребляет спиртным; и от крошечной дозы, буквально — от рюмки сухого вина.
И это состояние расценивается как расстройство психической деятельности, душевное заболевание, исключающее ответственность. Короче, это невменяемость.
Интересно, адвокат Крушенкова думал о таком варианте? Но тут же я себя пристыдила. Для начала нужно проверить версию о подставе. Если это подстава, то должна быть какая-то несостыковка. Если нам пытаются навязать версию о том, что человек был в определенном месте и совершал определенные действия, а на самом деле человек там не был и этих действий не совершал, — значит, где-то должно быть слабое место в доказательствах, где-то концы не должны сходиться друг с другом.
В общем, мне нужно срочно повидаться с Сергеем. Но только как это сделать? Если бы это был обычный, гуиновский, изолятор, я бы что-нибудь придумала. Упала бы в ножки к операм, они бы привели Серегу к себе в кабинет, и я бы могла поговорить с ним; условилась бы с адвокатом, и он вызвал бы Сергея на беседу как раз в то время, когда я работала бы в соседнем кабинете, вот и зашла бы в другой кабинет под благовидным предлогом, и мы повидались бы. А так — он сидит в комитетовском изоляторе, где случайные встречи заключенных с кем-либо исключены. Тебя провожают в следственный кабинет по пустому коридору и запирают там. Потом к тебе, так же по пустому коридору, приводят подследственного, а к адвокатам — подзащитного, и закончив работу, ты не ведешь клиента к контролерам сам, как это происходит во всех обычных изоляторах, а звонишь по местному телефону с сообщением о том, что человека можно уводить.
Так что придется забыть про свидание с Крушенковым и начинать думать самостоятельно, не уповая на то, что бы он мне сказал. Думай, Машка, думай.
Что у нас есть такого, что не может быть истолковано двусмысленно? Что установлено с жесткой очевидностью? Это место убийства — квартира Трубецкого.
Это орудие убийства — табельный пистолет Крушенкова. Значит, под эти параметры подгонялось все остальное.
А время убийства? Нет, время пока забудем. Время убийства устанавливается хоть и достаточно точно, но все-таки дает определенный люфт плюс-минус сколько-то часов или минут. Люфт, как раз достаточный для организации подставы. Ага, уже тепло. Могло ведь такое быть, что убийство совершено на два-три часа раньше или позже того времени, которое известно следствию, как время совершения преступления? Могло, вполне. Труп обнаружили только на следующий день. А если на месте происшествия как-то меняли условия — температуру воздуха, положение трупа — это могло повлиять на точность установления времени смерти. Следствие пока что считает временем убийства тот час, когда Крушенков имел возможность убить журналиста, и под это время подтягивает свои выводы, коль скоро это не противоречит судебно- медицинской экспертизе трупа.
Так, что еще? Вместо Крушенкова коллегам Трубецкого вполне мог звонить тот, кто организовывал подставу. Именно за тем, чтобы журналисты потом подтвердили — да, звонил Крушенков, разыскивал Трубецкого, был пьян и грозился.
Вопрос в другом: как убийце удалось на время завладеть оружием Крушенкова, чтобы грохнуть Трубецкого именно из этого пистолета? Мне нужно точно, до минуты, знать, что делал Крушенков в день убийства.
На дрожащих ногах я принеслась домой и стала разыскивать адвоката, защищающего Крушенкова.
