всесильной разведкой, которая так высоко вознесена, где так хорошо платят, где можно сделать такую блестящую карьеру! Нет, это было бы ужасно, это хуже смерти! Ему глубоко противны обыкновенные профессии, доступные всякому смертному. Он любит только одно: шпионаж. То, что делал он до сих пор, было счастливым уделом лишь избранных, благословенных свыше на особую, тайную жизнь. Изощренная хитрость, жестокость палача, актерство, умение выуживать из людей секретные сведения, убивать и травить неугодных, поливать их грязью лжи и клеветы — вот его грозное оружие, так верно и долго служившее ему. И теперь он вынужден бросить его, уйти от того, к чему призван, без чего не сможет жить. Мыслимое ли это дело?
«Бизон» спокойно сидел у камина и, дымя сигарой, терпеливо ждал, пока его подчиненный выпьет свою горькую чашу до дна.
— Сэр, неужели вот так, бесповоротно, и решена моя судьба? Разве я уже не могу принести вам никакой пользы? — глухим голосом спросил Файн.
— Этого я не утверждал, — ответил «Бизон» и поднялся.
Скрестив за спиной свои короткие, обросшие волосами руки, озабоченно морща лоб, он возбужденно зашагал по комнате. Ступни его ног, упрятанные в сафьяновые на толстой фетровой подошве ботинки, мягко, осторожно, по-кошачьи неслышно прикасались к ковровой дорожке. Обрубленная, безголовая тень его фигуры быстро скользила по светлому паркету. Наконец, он остановился перед Файном и мягко, сочувственно сказал:
— Майор, у вас есть блестящий выход из создавшегося положения.
Файн вопросительно, с надеждой посмотрел на шефа.
— Да, именно блестящий выход, — повторил «Бизон». — Какой? Вы должны прорваться в Явор вместе с Дубашевичем и Хорунжим, надежно закрепиться там и в самый короткий срок сделать то, что не удалось Кларку и Дзюбе. Вы будете действовать по плану, выработанному лично мной, и под моим постоянным руководством. — «Бизон» усмехнулся: — Вы, конечно, удивлены; когда я успел выработать план? Давно, сразу же после того, как вы направили «Колумбуса» в Явор. Я был уверен, что он провалится. Я добивался запрещения вашей операции, но… ваши влиятельные друзья настояли, потребовали, чтобы я вам не мешал. После провала Кларка я внес в свои планы существенные коррективы. Вот и все. Если согласны, приступим прямо к делу.
Файн понял, что еще не все потеряно. После некоторого раздумья он сказал:
— Я мог бы согласиться, если бы… — Файн остановился, поджал губы, настороженно прищурился.
— Договаривайте, — ласково поощрил его «Бизон». — Выкладывайте все начистоту.
Файн посмотрел на своего шефа в упор, холодно и вызывающе.
— Я не понимаю, почему вы посылаете меня именно в Явор и после всего, что там случилось? Из любви ко мне? Из особого доверия? Насколько мне известно, до сегодняшнего дня вы не испытывали ко мне ни того, ни другого. Чем же объяснить ваше решение?
«Бизон» рассмеялся — шумно, весело, от души. Смеясь, он раздумывал над своим ответом. Файну можно было сказать все, кроме правды. Эта правда, будь она высказана, прозвучала бы примерно так: «Дорогой мой! Вы живучее и умнее, чем я думал. За откровенность плачу откровенностью. Посылаю вас в Явор из самого простого расчета. Я уверен, что вы точно, аккуратно выполните все мои планы и инструкции. Другому человеку эта миссия не по плечу, а вам… вам сейчас море по колено. Сейчас, после провала Кларка, вы будете действовать архиосторожно и вместе с тем одержимо. Вы наплюете на любые опасности и умненько обойдете ловушки советских пограничников и контрразведки. И все оттого, что вами будет двигать могучий стимул — желание искупить свою вину за провал Кларка».
«Бизон» никогда не бывал искренним с подчиненными., Отправляя своих агентов за границу, крупных и мелких, он всех убеждал одним и тем же универсальным, всегда верно действующим средством: деньгами, личной выгодой, хорошим бизнесом. К этому испытанному средству он прибегнул и теперь.
— Дорогой Файн, — сказал Крапс и дружески положил руку на плечо майора, — вы потеряны для нас как будапештский резидент, но не как разведчик. Посылаю вас в Явор потому, что только вы сможете выполнить мой план. Условия, правда, трудные, но игра стоит свеч. — «Бизон» достал из портфеля чековую книжку. — Я уже позаботился о вас, майор, я выписал на ваше имя такое крупное вознаграждение, какого еще никто не получал в нашем замке. — Он вырвал из книжки чек, бережно, словно чек был хрустальный, положил его на колени Файну. — Это королевский куш, мой мальчик. В ваши годы я не имел и тысячной доли такого гонорара, Но это еще не все. По возвращении из Явора вы получите звание полковника и орден. Одним словом, я предоставлю вам возможность отлично заработать.
Файн аккуратно свернул чек, положил его во внутренний карман пиджака, решительно сказал:
— Я согласен, Приступим к делу, сэр.
— Приступим. — «Бизон» положил перед Файном папку. На густосинем, почти черном фоне обложки белел небольшой квадратик картона с надписью: «Горная весна». — Посмотрите. В моем плане предусмотрено все, что вы должны сделать и как. Изучайте. А я пока отдохну.
Мурлыча себе под нос какую-то песенку, «Бизон» направился к столу, над которым раскачивалась на цепях деревянная Диана, несущая гирлянду электрических лампочек.
Глава вторая
Кларк как особо важный преступник после предварительного допроса в Яворе был отправлен в Москву. Дело его поручили полковнику Шатрову. Следствие было непродолжительным, так как Кларк, признав себя виновным, подробно рассказал о полученном им задании, а также сообщил кое-какие важные сведения о деятельности вражеской разведки на юге.
Оформив, как положено, дело Кларка для передачи его в военный трибунал, полковник Шатров апрельским рассветом вылетел в Закарпатье. Через пять часов самолет приземлился на западной окраине Ужгорода, на аэродроме, расположенном у самой чехословацкой границы, на правом берегу реки Уж. Было жаркое, по-настоящему весеннее утро. Плоские берега каменистого Ужа ярко зеленели первой травой. Вершина горы, покрытая лесом, поднималась к небу гигантским изумрудным шатром. Цвели сады. На той, зарубежной, стороне были в разгаре полевые работы. Крестьяне в черных жилетках поверх белых рубах и в стареньких шляпах пахали, боронили, и сжигали кукурузные будылья и корни подсолнухов.
На аэродроме полковника встретил Зубавин. Майор был одет по-весеннему: светлый габардиновый китель, фуражка, брюки навыпуск. И лицо его тоже было весеннее: загорелое, обветренное.
— О, да у вас весна в разгаре! А у нас еще снежок и морозец! — веселым певучим баском проговорил полковник как бы в оправдание того, что на его плечах была шинель.
Он разделся, перекинул шинель на руку и направился вслед за майором к машине.
— Прошу! — Зубавин распахнул правую переднюю дверцу «Победы».
— Вы без шофера?
— Как видите, товарищ полковник.
— Что, заболел?
— Да нет, просто так, люблю…
— Любите встречать начальство без свидетелей? — подхватил Шатров и улыбнулся.
— Да.
Зубавин расположился за рулем. Он завел мотор, выжал сцепление, включил рычаг передачи и внимательно, очень внимательно посмотрел на гостя.
— Куда прикажете, товарищ полковник: в областное управление или к нам, в Явор?
Шатров медлил с ответом. Чуть сощурившись, сдержанно усмехаясь, он молча разглядывал Зубавина; Светлорусые мягкие волосы майора выбивались из-под фуражки. Выражение его лица было озабоченным.
— Чем вы так взволнованы, товарищ майор?
— Я? Взволнован?
Зубавин засмеялся.
