В субботу я лихорадочно занималась домашней работой, развлекала ребенка, чуть ли не переклеила обои, лишь бы не зацикливаться на своих чрезвычайно глупых промахах. В воскресенье я не выдержала психологического напряжения, твердо решив, что в понедельник подам рапорт об увольнении, поскольку вопиющему непрофессионализму не место в следствии. Депрессия зашла настолько далеко, что ребенок по собственной инициативе, втайне от меня, позвонил дяде Леше Горчакову и сказал ему что-то в том смысле, что мама вот-вот уйдет из прокуратуры, и дяде Леше Горчакову придется самому расследовать все дела, если он не примет экстренных мер.
Дядя Леша Горчаков намек понял, снарядил жену, и они приехали спасать меня от необдуманных поступков. В результате мне стало еще хуже, поскольку спасение вылилось в производственное совещание. Мы снова обсудили все допущенные мной промахи в работе по этому пресловутому делу, и, несмотря на благородные заверения горчаковской жены в том, что ее муж виноват в сложившейся ситуации ровно настолько, насколько и я, раз уж он тоже имел некоторое отношение к этому делу, я продолжала посыпать пеплом именно свою голову.
Лена Горчакова тем не менее, вымыв руки в ванной, осмотрела пополнившиеся ряды косметических баночек-скляночек и стала выспрашивать меня, откуда все это богатство. Оказывается, это действительно очень хорошая косметика, но привозная, здесь ее не купишь. “Вот, что называется, век живи — век учись, — с завистью подумала я. — А тут закопаешься в свои уголовные дела и опомнишься только, когда вся кожа с лица слезет”.
Лена возбужденно потрясла баночкой с голубым гелем перед лицом провинившегося мужа.
— А вот это классное средство от отеков. На ночь помажешь — и никаких мешков под глазами. Понял, чудовище? — спросила она мужа, с намеком на то, что любящий мужчина уже бы ноги сносил до колен в поисках такого средства для жены.
А Лешка, разбалованный чрезмерным женским вниманием, естественно, решил, что средство необходимо ему.
— Как это — мешков под глазами не будет? А куда же пиво заливать? — неуклюже пошутил он.
— Молчал бы уж, — накинулась на него Лена.
Вообще, я заметила, что роман Горчакова с Зоей внес кое-что положительное в его семейные отношения, а именно: Лена перестала смотреть на него с придыханиями и приседаниями и все чаще стала говорить ему то, что она о нем думает на самом деле. Безусловно, ему это полезно. Кстати, и ей тоже.
— Он тебе рассказывал про то, как, пьяный и вонючий, влез в мою теплую постельку? — спросила меня Лена.
Я кивнула.
— А как его утром тошнило, не говорил?
— Не-ет, но по нему было видно, что ночь прошла недаром.
— Был большой соблазн оставить его спать на коврике у двери, ему в тот момент было все равно.
— Ну и оставила бы, — встрял Лешка с обиженным видом.
— Ага, оставила! А отмывать все равно мне…
— Меня что, отмывать нужно было? — возмутился Горчаков.
— Да не тебя, а коврик, — отмахнулась его жена.
Она еще с большим восторгом отозвалась о мужской линии косметики этой фирмы. Я сказала, что могу походатайствовать перед Региной, она привезет и средства для мужчин, на что Лена, подумав, заявила, что это бессмысленно, поскольку Горчаков вряд ли будет разглаживать гелями свои морщины, приперевшись домой в четыре утра и с трудом попав в дверной проем.
Утром в понедельник я с трудом добрела до прокуратуры и уселась на свое место в кабинете. Вызванных на сегодня у меня не было, стол был девственно пуст, а рука так и просилась настрочить рапорт об увольнении. Однако здравый смысл подсказывал мне, что увольняться надо так, чтобы коллеги не поминали тебя бранным словом всякий раз, перелистывая оставшиеся после тебя дела. И я решила уволиться красиво.
Для того чтобы было не стыдно перед коллегами, когда я перейду на другую работу, осталось назначить криминалистическую экспертизу по следам рук, изъятым из парадных, где происходили нападения на мужчин. На мгновение во мне шевельнулась жалость — хотелось довести это расследование до логического конца, обидно было бросать его на полдороге. Я достала бланк постановления о назначении экспертизы, напечатала фабулу и вопросы, поставив перед экспертом, в числе других, задачу определить, не оставлены ли следы на стенах в парадных самими потерпевшими, после чего методично собрала имевшиеся в моем распоряжении дактилокарты.
Самой аккуратной была дактилокарта потерпевшего Селько. ее сделал отправленный мною в больницу криминалист, коллега Федорчука. Карты из морга имели мятый и грязный вид, но придираться не стоило, получать отпечатки рук трупа — занятие не из легких. Наконец я достала сложенную вчетверо дактилокарту потерпевшего Коростелева, которую мне принес Кужеров. Почему-то она выглядела грязнее и старее, чем отпечатки из морга. Брезгливо морщась, я развернула эту карту, чтобы подколоть к постановлению, и опешила: грязные и нечеткие следы рук на жеваной бумаге венчала надпись “Дактилокарта подозреваемого Сихарулидзе Г. Г.”.
Когда у меня перестали трястись руки, я позвонила Кужерову. К несчастью для него, он оказался на месте и безропотно выслушал мои крики. Сначала я просто ругалась. Потом плакала. Потом, отдышавшись, устало спросила:
— Ну ты можешь мне объяснить эту подлянку?
— Могу, — тут же откликнулся Кужеров, как будто ждал, пока я откричусь, чтобы сразу рассказать мне всю неприглядную правду. — Ты меня послала потерпевшего дактилоскопировать, а я с доктором загулял. И так мне было хреново утром, что я к потерпевшему не пошел. А если бы я тебе сказал, что карту не сделал, ты бы меня заела. А с тобой ссориться не хотелось. Вот у меня дактилокарта грузина какого-то завалялась, я решил ее тебе подсунуть, чтобы ты мне печень не выедала. Думаю, потом пальцы возьму у больного и тебе принесу, повинюсь.
— А что ж не принес?
— Забыл, Маша, закрутился. А ты карту грузина-то не выкинула? Ты мне ее верни, я ее из оперативного дела вытащил.
Я глубоко вдохнула и жалобно спросила:
— Ну и что теперь делать? Коростелев уже похоронен. Если я сейчас пойду к шефу и скажу, что его надо эксгумировать, чтобы пальцы откатать, знаешь, что он со мной сделает?
— Знаю, — коротко ответил Кужеров. — Маша, в этой ситуации могу только на тебе жениться. Больше я для тебя ничего сделать не могу.
— Пошел ты знаешь куда? — тихо сказала я. Сил ругаться с Кужеровым уже не было.
— Ну ты вешаться-то подожди, — предложил мой собеседник. — Вдруг Коростелев судим, тогда мы его пальцы получим через ИЦ.
— А если не судим?
— А если не судим, тогда я не знаю.
В порыве мазохизма я пошла к шефу и все ему рассказала. Я была готова к тому, что он выскажет все, что думает о таких нерадивых бабах, претендующих на звание следователя, а потом выгонит меня к чертовой бабушке. Шеф же усадил меня в кресло, вытер мне своим платком нос, вытащил из стола какую-то плюшку и заварил мне чай, а потом сказал:
— Мария Сергеевна, вы, наверное, думаете об увольнении? И напрасно. У меня бывали ситуации и похлеще. Когда я работал следователем, у меня злодей практически при мне женщину убил. Так что ваш беглец — это просто детский лепет.
— Как это женщину убил? — заинтересовалась я. — Расскажите, Владимир Иванович.
У меня даже слезы высохли в преддверии рассказа.
— Расскажу, — кивнул шеф. — Я работал первый год, ничего не знал и всего боялся.
Я недоверчиво хмыкнула. Представить нашего мудрого и многоопытного прокурора робким стажером было совершенно невозможно. Он давно приучил нас к тому, что он знает все. Мы привыкли, что если что- то не клеится, надо идти к шефу, он подумает минуту и спокойно подскажет выход из положения, вот только что представлявшегося неразрешимым. А оказывается, ничто человеческое ему не чуждо.
