Шеф словно прочитал мои мысли.
— Я же не родился сразу старым и умным. Сколько шишек себе набил, пока набрался уму-разуму. Так вот, дежурил я по городу, и вызвали меня в коммунальную квартиру на некриминальный труп. Хорошо еще эксперт-медик мне подсказал, что надо съездить, посмотреть. А то знаете, как — участковый и к трупу не подойдет, с порога решит, что смерть не криминальная, а мы потом расхлебываем.
Я кивнула. Уж это-то я знала хорошо. Не далее как неделю назад два старых гопника с уголовным прошлым поссорились в притоне, и один другого исколол шилом в грудь. А колотые раны не вызывают обильного кровотечения, и рубашка, сквозь которую кололи, вроде бы даже и не повреждена. Потерпевший лежал под столом, пришел участковый, посмотрел издали, ничего ужасного не увидел, но на всякий случай вызвал “скорую”, подсказав, что это, скорее всего, сердечный приступ. И доктор такой же ледащий попался: приехал, глянул на тело от двери и настрочил справку — “смерть до прибытия, не выдержало сердце”. Патологоанатом в морге, вскрывая труп и насчитав двадцать четыре колотых ранения в левой половине грудной клетки, ворчал: “Конечно, тут никакое сердце не выдержит”…
— Ну вот, — продолжил шеф, — я уже готов был распорядиться, чтобы оформляли труп, а медик мне шепчет: “Ты про повреждения спроси”. Я спрашиваю участкового по телефону: “Повреждения есть?” А он мне: “Да пара синячков на лице, вот и все”. Медик мне и говорит: “Раз есть повреждения, надо съездить”. Ну мы и поехали. А ты чайку глотни, сразу полегчает.
Я помотала головой.
— Ну как хочешь. — Очень редко, только в экстремальных ситуациях, шеф позволял себе обращаться ко мне на “ты”. Только тогда, когда мне было хуже некуда. — Ну слушай дальше. Приезжаем мы в квартиру. Лежит дед посреди коридора, лицо все разбито, какие там два синячка — один сплошной кровоподтек вместо физиономии. А на шее — странгуляционная борозда. Хорош бы я был, если бы дал указание оформлять как некриминальный, да? Я соседей спрашиваю, а кто его мог убить? Соседи мне отвечают, что у них живет в квартире урод, бывший полицай, который стоит на учете в ПНД и всех терроризирует. Я к нему в дверь дернулся — закрыто. А он нас оттуда матом поливает. Что делать? Стали пока труп осматривать. Медик диктует, я протокол пишу. И вдруг раз — и дверь открылась из комнаты, где псих живет. И он раз — и вывалился прямо на нас. Ну псих, одно слово, непредсказуемый. Уголовный розыск ему сразу руки закрутил, а мы заглянули в комнату, а там… А там его сожительница — задушенная. Оказывается, пока мы протокол осмотра трупа писали, он свою женщину убил, она еще теплая была, когда мы вошли в комнату. Представляешь? Я буквочки на бумажке корябаю, а за тоненькой стеночкой человека убивают. Вот я тоже тогда решил уволиться. И что бы вы, мелюзга следственная, без меня делали, а?
Я улыбнулась. И шеф, увидев, что я расслабилась, улыбнулся тоже.
— Вот какие бывают потрясения. А твоя история с отпечатками пальцев — подумаешь. Ну в конце концов, что такого произошло? Ну не представишь ты пальцы потерпевшего эксперту. Ты же и не предполагаешь, что там на стенах следы рук именно Коростелева, так? Там наверняка следы преступника. Значит, это просто формальность. А из-за формальности так убиваться — никаких нервов не хватит. Ну все? Дать платок или не надо?
— Спасибо, Владимир Иваныч. Пожалуй, я не буду увольняться.
— Ну и молодец. Иди работай.
Открылась дверь, и на пороге появилась Зоя:
— Владимир Иванович, извините, там убойный отдел требует Швецову. Кужеров на проводе, аж телефон раскалился.
— Переключи на мой, — кивнул ей шеф, и я, дождавшись сигнала, сняла трубку. Зоя была права, Кужеров, судя по всему, аж приплясывал на том конце провода.
— Марья, — заорал он, — я реабилитирован! Пальцы Коростелева есть в ГИЦе, он и вправду был судим. Если хочешь, мне ребята из Москвы с поездом отправят, завтра дактилокарта будет у тебя. Хочешь? А то почтой долго.
Я усмехнулась; пока я распускала нюни, Кужеров связался с Москвой, с уголовным розыском, те сходили в ГИЦ и нашли данные Коростелева. Ага, значит, Фужер чувствовал себя виноватым и переживал.
— Ну что, — спросил шеф, внимательно наблюдавший за мной, пока я говорила по телефону, — ситуация перестала быть смертельной? Никогда не надо принимать скоропалительных решений.
Дав ценные указания Кужерову, я собралась было идти, но шеф меня остановил.
— Мария Сергеевна, возьмите недельку за свой счет. Отдохните, чтобы мысли глупые в голову не лезли. А там, глядишь, и беглецы найдутся, и жизнь наладится.
— Спасибо, Владимир Иванович.
Я прижала руки к груди в благодарности, потом повернулась и вприпрыжку поскакала к двери, услышав, как за моей спиной тихо хрюкнул шеф.
Через день я встречала Пьетро в аэропорту. Конечно, он увидел меня первый и начал махать через стекло свободной рукой. Другой рукой он прижимал к себе охапку белых роз. Я как-то обмолвилась, что у меня дома лучше всех стоят именно белые розы, а он запомнил. А Сашка все время дарил мне розовые…
Когда он получил багаж, прошел паспортный контроль и вышел на территорию России, мы обнялись, розы перешли мне в руки.
— Ты становишься все красивее и красивее, — сказал он, разглядывая багровый след от шишки на моем лбу.
— Да, Пьетро, я из тех женщин, которым идет возраст.
— Я забронировал номер в гостинице “Октябрьская”, сейчас поедем, бросим там мои вещи, и я приглашаю тебя на обед.
Мы сели в такси, и я в который раз подумала о дьявольской разнице в материальном положении наших и зарубежных сотрудников правоохранительных органов. Я, хоть и занимаю, по представлениям Пьетро, высокую ступень в юридической иерархии — шутка ли, старший следователь прокуратуры, — но даже и помыслить не могу о том, чтобы непринужденно слетать к другу на Сицилию, забронировать там на неделю номер в гостинице да еще и питаться в ресторанах; да мне даже на “Макдоналдс” не хватит. А простой полицейский — вот поди ж ты…
В гостинице я умышленно не стала подниматься в номер вместе с Пьетро, отговорилась тем, что подожду его в кафе в холле. По-моему, он понял, что дело не в моем желании выпить чаю именно сейчас, а в нежелании оставаться с ним наедине в обстановке, которая располагает к близости. Улыбнувшись и проговорив привычное “нет проблем”, он скрылся в лифте, предоставив мне возможность задуматься над тем, почему, по каким таким дурацким причинам мне не выйти замуж за красивого, умного, тонкого итальянца, к тому же в каком-то смысле коллегу, который влюблен в меня и терпит уже достаточно долго. В самом деле, какого черта! Но как они с Сашкой похожи. Даже улыбка Пьетро кажется родной из-за этого сходства.
Мой чай давно остыл. К тому моменту, как Пьетро спустился вниз, я собралась с духом, чтобы расставить точки над “и” и сказать ему, что если бы не Сашка, я не раздумывала бы ни секунды в ответ на его предложение, сделанное полгода назад. Но сердцу не прикажешь… Конечно, это было не совсем так. Выйти замуж за Пьетро означало необходимость либо мне уехать в Италию, либо Пьетро переезжать сюда; и то, и другое практически было неосуществимо. Я, правда, заикнулась о возможном переезде ребенку, в период, когда Стеценко особенно долго не звонил, но Хрюндик отверг эту идею сразу и безоговорочно. “Во- первых, — сказал он, — там MTV не показывают, во-вторых, как же я уеду от папы и от бабушки?” Крыть было нечем, да я всерьез эту идею и не рассматривала.
Я уже открыла было рот, но Пьетро меня опередил:
— Мария, если ты чувствуешь себя христианской девственницей, ведомой на заклание, то напрасно. Я же не могу жениться на тебе против твоей воли. Хотя иногда жалею, что мы не в средневековье, перебросил бы я тебя через седло — и в уединенный замок, — засмеялся он, и я увидела, что ему вовсе не так весело, просто самообладание у него на высоте.
Он переоделся в открытую рубашку, и я разглядела торчащий из выреза кусок пластыря, закрывающий плечо.
— Пьетро, а что у тебя на плече за заплатка? — спросила я, осторожно коснувшись его руки, и он вздрогнул, как от электрического разряда.
