начавшую слегка убывать, и вздрогнула, услышав отдаленный вой собаки. Мне живо представилась наша долгая ночь над канавой, где был обнаружен труп страшилища с колом в груди, и опять заныло сердце при мысли о ребенке, брошенном на произвол судьбы в непосредственной близости от логова маньяка… Хорошо, что от самых мрачных раздумий меня отвлек Лешка, тихо заскребшийся в дверь кухни.
— Ты еще не спишь? — прошептал он, засунув голову.в кухню.
— Не сплю, заходи.
Лешка протиснулся в тесное помещение и присел на краешек стула. Убедившись, что дверь плотно притворена, он одними губами задал мне вопрос про жену — не колола ли она меня на предмет его супружеской измены. Я отрицательно покачала головой, и он перевел дух.
— Ладно, — заговорил он уже громче, — что с вампирами будем делать?
Я присела на подоконник и запахнула плотнее Ленкин халат.
— Леш, мне неловко ехать Витю допрашивать, — призналась я. — Эксперты думают, что это я виновата в том, что с ним случилось.
— Но ты же не виновата?
— Конечно. Но все равно мне неловко будет с ним разговаривать. Меня совесть мучает.
— Вот интересно: не виновата, а совесть мучает!
— Представь себе! А вот тебя совесть не мучает из-за того, что ты Ленке изменяешь?
— Тише ты! — Лешка машинально оглянулся на плотно прикрытую дверь кухни.
— Вот именно! Так что если бывает, что виноват, а совесть не мучает, то возможен и обратный вариант.
— Ты не отвлекайся, — недовольно поморщился Горчаков, — давай по делу.
— Давай. Съезди в больницу к криминалисту, а? А я тогда успею осмотреть вещи Бендери и назначить экспертизы по ним.
— Слушай, а где искать этого санитара чертова? — вспомнил Лешка. — Вдруг он опять в морг придет? Вот там бы его и повязать! Он бы все нам рассказал. Сдал бы все явки и пароли, все свои вампирские секреты… Надо в морге засаду поставить.
— Размечтался, Лешенька, — вздохнула я. — Кто же тебе засаду поставит?
— Ну все-таки, их же сотрудник пострадал, пусть уголовный розыск напряжется.
— Уголовный розыск скорее на меня засаду поставит. Мигулько еще не знает, что я глухарей чужих в район натащила, а вот когда узнает, то мне точно охрана понадобится.
— Проси в Англии политического убежища, — хмыкнул Горчаков. — Ладно, я Витьку допрошу, а еще чего надо?
— Надо бы соседку Бендери осмотреть с участием врача. Что у нее за укусы на шее?
— А соседа? — прищурился Горчаков. — Там же еще дедок лежачий. Может, он тоже весь искусан? Слушай, ты вообще понимаешь, что происходит? Версии какие-нибудь у тебя есть?
Я вздохнула. Если бы дело ограничивалось одним Страшилищем с колом в груди, можно было бы придумать правдоподобную версию. Например, о сумасшедшем, возомнившем себя вампиром, и о другом сумасшедшем, начитавшемся Стивена Кинга. Осиновый кол, серебряная пуля… Но тут!
Жуткого вида труп в канаве, кол в груди, человечья кровь в желудке и на клыках. Трупы, из которых кто-то высасывает кровь, оставляя ранки на шее; нападения с той же целью на живых людей, загадочный пьянчужка, шатающийся по моргу спустя восемь месяцев после того, как в лесу нашли его голову отдельно от тела… Да еще летучая мышь, пьющая кровь у бомжей, свихнуться можно. Версии, в которую уложились бы все эти события, у меня не было, в чем я честно призналась Лешке.
Горчаков с его практическим складом ума подуспокоил меня, напомнив, что я еще не всю возможную информацию собрала. Надо сделать все, что запланировано, поговорить с областным следователем, получить экспертизы. В конце концов, я до сих пор не знаю, чем причинены раны шеи у пострадавших от кровопотери.
Наше производственное совещание прервала Лена Горчакова, пришедшая обсудить мой свадебный туалет. Я честно призналась, что туалета еще нет и в ближайшее время не предвидится, если только в Лондоне повезет; но денег пока нету. Горчаковы в один голос предложили мне свои скромные накопления, синхронно заявив “отдашь, когда сможешь”, и Ленка тут же сбегала за деньгами и вручила их мне. Я не стала отказываться, сердечно поблагодарив друзей, но Лена этим не ограничилась.
— А ты хоть знаешь, чего ты хочешь? — спросила она, и я покачала головой.
— Пока даже не представляю. Знаю только, что не белое, не декольтированное и без шлейфа. Чтоб потом можно было в театр носить.
— А фасон? — не отставала Лена.
— Да не знаю я…
— Боже, как можно быть такой легкомысленной! Пошли.
— Куда?
— Пошли, померишь мои шмотки, хотя бы с фасоном определишься.
Лена так загорелась, что даже потянула меня за руку, и Горчаков ее поддержал:
— Иди-иди, а то я тебя знаю, в Лондоне будешь бегать по музеям да конференциям, а в последний момент в дешевой лавке отхватишь что-нибудь индийское, на наши кровные денежки.
Я позволила увести себя в спальню, где Лена вытряхнула на кровать практически все содержимое своего платяного шкафа. Сначала она примеряла на меня все нарядные вещи, потом увлеклась сама.
— Ой, — причитала она, разглядывая скомканное шифоновое платье, — а я про него и забыла! Год не носила! Смотри, как мне? Еще влезаю?
Она быстро оделась в забытое платье, закрутилась перед зеркалом, и примерка пошла по другому руслу: в шкафу нашлось большое количество туалетов, лежавших так долго, что они опять вошли в моду. Мы с упоением рылись в тряпках, и мерили их обе по очереди, пока внимание Лены не привлекли странные звуки, доносившиеся с кухни. Отправившись туда, мы застукали Горчакова за вылавливанием мяса из борща. Лена, одетая в коктейльное платье из блестящей тафты, произвела на Лешку неизгладимое впечатление; гораздо более сильное, чем я в купальнике и ярком парео. По мне он только мазнул взглядом и, прожевав контрабандное мясо, спросил:
— Ты так, что ли, жениться будешь? — и даже не выслушал моего ответа.
Ленка увела его разбираться по поводу несанкционированного приема пищи, а я, порадовавшись за супругов Горчаковых, вдруг поняла, что безумно хочу спать. С сожалением размотав парео и сняв купальник, я легла, погасила свет, и, закрыв глаза, стала обдумывать цвет свадебного платья. Но мысли все время сбивались на проклятых вампиров, и перед тем, как заснуть, я поняла одно: только не красное.
Утром Лена пыталась впихнуть в меня столько провизии, сколько я не смогла бы съесть за неделю. Мне по утрам тяжело есть; строго говоря, по утрам мне вообще все тяжело. Вот ночью и работа спорится, и закусить плотно — самое то. Я с сонным удивлением наблюдала, как Горчаков набивает желудок и своей, и моей порцией, уписывая яичницу, бутерброды, печенье, салат, запивая все это кофе с молоком, а Лена ему только и знай подкладывает лучшие куски.
В метро я хныкала и жаловалась на судьбу, но Горчаков уверенно проталкивал меня сквозь толпу, и впервые за несколько месяцев я прибыла к дверям прокуратуры без опоздания.
Вошли мы в эти двери одновременно с Зоей, тащившей в обеих руках набитые деликатесами полиэтиленовые пакеты. Понятно, для кого это изобилие предназначалось, но я про себя пожалела Зою, вспомнив чрезвычайно плотный Лешкин завтрак, достойный Гаргантюа. Однако Горчаков плотоядно подхватил Зойкины пакеты и так явственно сглотнул слюну, что я засомневалась — а не приснился ли мне завтрак на Горчаковской кухне?
Зоя так засветилась, завидев Горчакова, что на стоящие возле двери канцелярии поганые коробки у нее эмоций не хватило. К тому же Горчаков, не переставая ворковать со своей возлюбленной, и, главное, не выпуская из рук пакетов со жратвой, умудрился оперативно затащить коробки в камеру вещдоков. Я вздохнула свободно; сейчас у Лешки по расписанию второй завтрак, обед с ужином ему тоже обеспечены, главное, чтобы он сумел втиснуть между ними поездку в больницу к криминалисту. А мне надо вытаскивать начальника кримотдела и осматривать как следует вещички Бендери. В который раз я мысленно пыталась обозвать его “покойным Бенедерей”, и в который раз тормозила, сомневаясь, а правильно ли это будет.
Дождавшись окончания процесса кормления, я всучила Лешке упакованные стаканы из коробок с
