разговорам Черкасовой?
— Наверное, ничего интересного, раз он не говорил, — отозвался Лешка.
— А дом-то он проверил, где нашли труп Черкасовой? Что там по жильцам? Лешка пожал плечами.
— Ладно, — я поднялась с места, — покараульте кабинет, я к шефу схожу.
Зайдя к прокурору, я попросила его позвонить начальнику ГУВД, которого он, помнится, по-дружески именовал Гришей, и спросить, как получилось, что в день убийства Риты Антоничевой он привозил ее отца на место происшествия. Меня интересовало, как Антоничев узнал о смерти дочери, откуда его забирал начальник главка и куда отвез потом. Мне только странно было, что Синцов сам еще не выяснил этого у себя в ГУВД.
Шеф послушно велел Зое соединить его с приемной начальника главка и через три минуты отчитался о содержании разговора, во время которого я, честно говоря, не прислушивалась к репликам шефа, а просто отключилась, погрузившись в свои мысли о почерке преступника. Я уже практически не сомневалась, что есть преступник, который замышляет и организовывает все эти убийства, а его подручные исполняют преступления. Интересно, кого же заказал Антоничев, если он действительно заказал убийцу дочери? Исполнителя он заказал или организатора?
— Мария Сергеевна, вы слушаете? — деликатно позвал шеф, выведя меня из транса.
— Да, конечно, — очнулась я, — слушаю, Владимир Иванович.
Прокурор добросовестно передал мне сведения, полученные от «Гриши»: около семнадцати часов в субботу генерала, мирно отдыхающего дома, нашла дежурная часть и передала настойчивое пожелание администрации президента выйти на связь. Когда он созвонился с Москвой, безымянный сотрудник администрации (вернее, он как-то неразборчиво представился, генерал и не вникал), сообщил, что на вверенной генералу территории города Питера убита дочь высокопоставленного чиновника. При этом известии генералу стало худо, поскольку он был абсолютно не в курсе, дежурная часть и не подумала ему докладывать о рядовом обнаружении трупа девочки из коммунальной квартиры. Поинтересовавшись, чем он может быть полезен, генерал получил указание сопроводить на место происшествия отца девочки. Генерал побрился, срочно влез в форму (общая боевая юность нашего прокурора и «ихнего» генерала позволила выяснить даже такие интимные подробности) и отправился в главк. Через некоторое время к главку подъехала машина отца потерпевшей, и генерал сопроводил его на место. Оттуда генерал поехал в ГУВД, а отец девочки — в направлении, которым генерал не интересовался. Вот и все.
Что ж, из этой информации можно было выловить несколько интересных моментов: Антоничев узнал о смерти дочери не у милиции и не от бывшей жены, это раз. Вопрос, откуда? Кроме того, приехав на место происшествия, он не пошел к своей бывшей жене, матери Риты, и впоследствии не пошел на похороны, хотя их оплатил. Вопрос, почему? Так и напрашивается предположение, что он чувствовал свою вину в смерти дочери. Но каким образом он оказался в этом виноват? Ничего не понимаю, подумала я.
В задумчивости я вошла к себе в тот самый момент, когда журналист снял трубку с надрывавшегося телефона и протянул мне. Из трубки раздался голос Хрюндика:
— Ма, привет.
— Привет, мой котеночек, как ты там без меня?
— Нормально, — ответил этот свиненок, как будто не он третьего дня плакал, что ему не хватает общения со мной. — Я тебе знаешь, что хочу сказать? Если нельзя собаку, можно, я жабу куплю?
— Кого? — растерялась я.
— Ну, жабу. Они такие хорошенькие! И недорого, всего семьдесят рублей.
— Хорошо, конечно, — продолжая пребывать в растерянности, ответила я. — А где она будет жить?
— А мы ей террариум купим, он недорогой, всего сто восемьдесят рублей…
— Хорошо, котик. А что жабы едят? Травку?
— Нет, я узнавал, они едят зоофобусов.
— Кого?
— Это черви такие, толстые и с ногами. Хорошенькие!
— Гоша, я червей боюсь, — зачем-то сказала я, выходя из состояния растерянности и впадая в оцепенение.
— Ма, они же не кусаются. Они толстенькие такие, им можно пузико пощекотать. И потом, трупов ты не боишься, а червей боишься? Что в них страшного?
— Все, — честно призналась я. — Я боюсь всего, что шевелится. Червей боюсь смертельно, а если они еще и с ногами…
— Ма, ты не бойся, я сам буду ее кормить. Жабы едят редко, всего два раза в неделю.
— Это успокаивает, — пробормотала я и стала постепенно привыкать к мысли о появлении жабы в нашем жилище.
Задав ребенку несколько дежурных вопросов про учебу и поведение, и поняв по заскучавшему голосу, что вот теперь он наговорился с мамой, я еще немножко посюсюкала с ним, давая выход тщательно скрываемым материнским чувствам, как любил поязвить мой бывший муж, и попрощалась.
До конца рабочего дня мне предстояло хоть чуть-чуть разобраться с заброшенными мною старыми делами. Лешка давно отбыл к себе и начал активно перезваниваться с Синцовым, поскольку я его попросила довести до сведения последнего результаты проведенного шефом развед-опроса начальника главка. Созвонившись, он зачем-то убежал в РУВД.
Забравшись к себе в сейф, я с ужасом обнаружила, что по двум делам, слава Богу, не арестантским, завтра срок. Придется незаконно приостанавливать; когда разберемся с маньяком, прокурор отменит мои постановления и возобновит производство. Раз уж журналист болтается в прокуратуре, надо использовать его энергию в мирных целях, и я посадила его заполнять протоколы ознакомления обвиняемых с заключениями экспертиз. На следующей неделе мне предстояло ознакомить шестерых бандитов с кучей экспертных заключений, общим числом около двадцати. Соответственно, нужно было заполнить — шестью двадцать — сто двадцать протоколов, указав в них дату назначения экспертизы и специализацию экспертов, а сами обвиняемые потом напишут в протоколах свои замечания, если они у них будут; эту рутинную работу я собиралась спихнуть на выпрошенного в РУВД милиционера, засадив его с понедельника в тюрьму знакомить клиентов с бумажками. Журналисту я объяснила, что это незначительная плата за возможность прикоснуться к раскрытию преступлений века. К тому же предстоит работа почти по специальности — с пером и бумагой.
Журналист бодренько взялся за упомянутые орудия производства — перо и бумагу, заявив, что когда-то мечтал стать следователем. На пятидесятом протоколе он застонал, а на восьмидесятом сломался, спросив, не надо ли перебрать шесть мешков риса от шести мешков пшена и посадить двенадцать розовых кустов или, в крайнем случае, вытащить из затопленного подвала разложившийся труп.
Он согласен на любую работу, кроме этого бездарного переписывания одинакового текста, от которого свихнется даже человек, не имеющий мозгов. Я только посмеивалась. В итоге он бросил ручку и признался, что следственная работа его нисколько не привлекает, ему гораздо больше импонирует оперативно- розыскная деятельность.
— Когда будем маньяка брать? — спросил он меня, потягиваясь.
— Когда ваши друзья-сыщики прекратят ерундой заниматься и найдут его.
— Да?
— Да.
За окнами уже стемнело, и я зажгла настольную лампу. Старосельцев встал и, разминая затекший позвоночник, раскачиваясь в разные стороны, выключил верхний свет. В кабинете стало уютно и интимно.
— Мария Сергеевна, хотите, я вас протестирую? — предложил Антон, присаживаясь на стул рядом со мной. — Это удивительный тест. Вы все узнаете про себя, как на духу.
Поскольку я не возражала вслух, он приступил к делу.
— Значит, так. Представьте, что вы идете по пустыне. Какой она вам представляется? Я честно задумалась.
— Ну-у… Бежевый песок до горизонта.
— А комфортно или нет?
