Пока Майкл читал, Президент терпеливо ждал, потом спросил:
— Вы сможете передать это письмо без свидетелей? Как видите, это очень важно.
— Я не могу ручаться, сэр. Меня еще никогда не оставляли с ним наедине…
— К сожалению, никакого другого пути передать это письмо срочно и без свидетелей у нас нет. Даже если я пошлю в Москву Государственного секретаря, Горячев не примет его в больнице. А любой русский посредник, даже из ближайшего окружения Горячева, может быть в числе этих 80 процентов. Вы попробуете это сделать, Майкл?
Когда к вам обращается с просьбой Президент Соединенных Штатов и вы не частное лицо, а правительственный служащий, у вас почти нет выбора. Особенно, если ваше имя упоминается в его Послании чуть ли не как символ доверия Горячева американскому народу! Майкл еще понятия не имел, как ему исхитриться остаться наедине с Горячевым, но сказал:
— Да, сэр, я постараюсь.
— У вас есть какие-нибудь вопросы? — спросил Президент. Майкл замялся. Конечно, у него был вопрос!
— Есть, — понял его Президент. — Вас интересует, откуда мы знаем, что думают 80 процентов руководителей русских коммунистов. К сожалению, я не могу вам это сказать, а Горячеву этого знать тем более не нужно. Важно, чтобы он осознал реальность этой угрозы. Это максимум, что я могу для него сделать. Он, конечно, захочет узнать, не передал ли я ему еще что-нибудь на словах. Поэтому я и дал вам прочесть письмо. Попробуйте как-нибудь полушутя заметить, что, я надеюсь, он не расстреляет всех своих коммунистов, чтобы избавиться от этих восьмидесяти процентов. Он же не Сталин. Как вы думаете?
Майкл понял, что сам Президент не очень в этом уверен.
— Сэр, он еще не расстрелял даже Батурина. И потом — в Москве говорят, что уже не те времена…
— Спасибо, — облегченно сказал Президент. — Я тоже так думаю. Сейчас Горячеву нужно срочно расколоть эту оппозицию и перетянуть хотя бы часть ее на свою сторону. Впрочем, не мне ему советовать, он хитрая лиса. Но нам важно помочь ему удержаться в Кремле, хотя бы ради стабильности мировой экономики. Потому что если в России придут к власти какие-нибудь национальные экстремисты… Вы понимаете?
Это Майкл как раз понимал. Последние пару лет все посольство только и говорит, что о росте в России русофильских и антизападных обществ, движений, клубов. Все чаще молодые русские budybilders, которых в Москве называют люберы, нарочно задирают иностранцев на улицах или в кафе, провоцируют на драку, прокалывают шины дипломатических машин. Правда, в посольстве говорят, что это всего лишь «стихийный протест нижних слоев русского общества вторжению поп-культуры, и он отлично компенсируется расширением деловых и торговых связей Запада и Востока и политикой Горячева на разоружение». Но все же…
Однако пока Майкл соображал, что Президент знает обо всем этом из посольских рапортов, а чего может и не знать, Президент поднялся:
— Что ж, Майкл. Я рад с вами познакомиться. Желаю успеха, — он взглянул на наручные часы. — Думаю, к десяти утра вы будете в Москве. Не спешите передать письмо в первый же день — у вас еще есть, как вы говорите, три дня в запасе…
8. Сибирь, станция Ишим.
24.00 по московскому времени (03.00 следующего дня по сибирскому).
В теплом ночном воздухе были видны освещенные луной покатые контуры лесов с острыми верхушками нефтяных вышек, торчащих над сибирским кедрачом и хвоей. Пахло дальними прогорклыми пожарами и прелью таежных болот. Следуя плавному изгибу железнодорожной колеи, поезд катил по пологому скату таежной сопки над пенистым потоком реки Ишим. При выходе из этого изгиба вдруг открылись высокие, освещенные пунктиром лампочек ректификационные колонны и трубы нефтеперерабатывающих заводов, гигантские нефтеналивные емкости, огни промышленного города Ишима.
Не выпуская из рук карт, Иван Турьяк затянулся сигаретой, дым тут же вытянуло в приоткрытое сверху окно. Карта не шла, и вообще Турьяк не был картежником, но что еще прикажете делать, если у всего поезда бессонница, а ресторан уже закрыт? Стриж, сука, надыбал какую-то идею, но что именно — не сказал, так и сошел вчера утром в Свердловске. «Сначала я у себя в городе проверю!» Вот и гадай, что он там надумал! Конечно, они, четверо преферансистов — Турьяк, первый секретарь Омского обкома, Родион Пехота и еще двое партийных, но рангом поменьше, сибирских лидеров — запаслись на ночь и коньяком, и закуской, как, впрочем, и все остальные пассажиры-делегаты съезда. Но после двух бессонных суток дороги никому как-то не пилось и не елось…
— Хо-оди, не тяни резину-то-о… — сказал Турьяку Родион Пехота. Сорокалетний, с острым крестьянским лицом, он был из породы тех, которых называют «хитрованы», и, как все омчане, раскатывал букву 'о'. — Ишим, что-о ли?
Поезд мягко тормозил у пустого ночного перрона. Турьяк с досадой бросил карты, Пехота тут же загреб весь банк и засмеялся довольный. Но вдруг его лицо вытянулось так, словно он увидел привидение.
— Гля!… Гля!… — показал он за окно.
За окном, на перроне Стриж, Вагай и Серафим Круглый шли рядом с притормаживающим вагоном. Круглый нес два портфеля — Стрижа и Вагая.
— Роман! — высунулся в окно Турьяк. — Эй! Какими судьбами?
Из окон других купе тоже выглянули любопытные лица. Вагон остановился, Круглый предъявил проводнику три билета.
— А вы же в Свердловске сошли! — удивленно сказал проводник Стрижу и Вагаю.
— Ну и что? Тут два часа лету, — ответил Вагай.
— Так вы нас самолетом догнали? — сообразил проводник.
— Братцы, что случилось? — выбежал в тамбур Турьяк.
— Ничего не случилось, -.успокоил его Вагай. — Дело есть. Ко всем. Утром поговорим.
— Да не тяните душу! Все равно ж не спим!…
— Утром, утром, Иван, — веско сказал Стриж, проходя в свое старое, так никем и не занятое купе. — Утром все соберемся и потолкуем. У нас хорошие новости.
Поезд мягко тронулся.
День четвертый. 17 августа
9. «F-121», Вашингтон-Брюссель.
На рассвете (по московскому времени).
Лететь навстречу ночи — это совсем не то, что лететь вдогонку солнцу. Внизу, над Атлантикой, — полный мрак, над головой — россыпь звезд в темном небе, а вокруг — полнейшая тишина, потому что самолет опережает звук собственных турбин. И Майкл наверняка задремал бы под «Желтую лодку» битлов, если бы не это странное задание Президента. Черт возьми, как ему ухитриться остаться тэт- а-тэт с Горячевым? И вообще, как ему протащить конверт с письмом Президента через таможенный контроль в Москве, в Шереметьевском аэропорту? Пока он положил этот конверт просто во внутренний карман пиджака — русские таможенники обычно не ощупывают карманы американцев и европейцев. Но Майкл — не дипломат, а всего лишь врач, так сказать — обслуживающий персонал, у него нет дипломатического иммунитета, и черт их знает, этих русских таможенников, какое настроение будет у них сегодня! Иногда они устраивают жуткие шмоны в поисках наркотиков и антисоветской, как они говорят, литературы. Кроме того, полную проверку, вплоть до прощупывания карманов, приходится проходить в самой кремлевской больнице перед входом к Горячеву. Но там, правда, телохранители Горячева ищут одно — оружие…
Интересно, будет ли встречать его в Брюсселе та же красотка? Ох, если бы! Впрочем, если и будет, что это даст? Ведь ему тут же на пересадку, в Москву. Конечно, это не совсем честно — мечтать о брюссельской красотке, когда в Москве у него Полина, русская белоснежка. Но мыслям не прикажешь, и к тому же Полина пропала в последнюю неделю. С тех пор, как он прославился и о нем каждый день забубнили по «Голосу Америки», который сейчас уже не глушат, Полина не появилась ни разу. Тактично, конечно, с ее стороны, но сам-то он не может с ней связаться — у нее же нет телефона. Все-таки варварская эта страна Россия —
