— То что? — спросил голос на другом конце провода.
— Не знаю, товарищ полковник, я не дослушал. Бросил трубку, чтобы не поддаваться на провокацию.
— Ну и мудак, надо было дослушать, — сказал голос. — Ты уверен, что это с «Тяжмаша» звонили?
— Да, так он сказал…
— Хорошо. «Тяжмашем» ГБ занимается. А тебе я пришлю роту из милицейского училища.
— Спасибо, товарищ полковник.
— Но имей в виду — оружие применять только в крайних случаях!
— Да я и так только в крайних, товарищ полковник! Они мне утром две машины сожгли и окна выбили — куда уж крайней! — обиженно произнес Беспалов.
Гудки отбоя были ему ответом. Он покачал головой:
— Все нервные стали…
Ровно через двадцать минут на двух бронетранспортерах прибыла рота вооруженных мальчишек — восемнадцатилетних курсантов милицейского училища под командованием старшего лейтенанта. Беспалов, в ожидании нападения «афганцев» или еще какой-нибудь их провокации, приказал курсантам перекрыть оба конца Кирпичного проезда и занять оборону на крышах соседних домов.
В это же время к шести проходным «Тяжмаша» подкатили грузовики, набитые гэбэшниками, а к зданию заводской столовой — два рефрижератора с мясными продуктами. На заводе уже шли митинги, но, по русской традиции, без всякой организации — не всеобщий заводской митинг, а вспышки говорилен у каждой цеховой курилки. Правда, эти разрозненные толковища отличались и русским же максимализмом:
— Кончай работу, братва! Даешь им Венгрию!
— Надо, как Стасов, — на танки и давить милицию!
— А этого мента Шакова — за яйца повесить!
— А что с новыми нормами? Неужели молчать будем?…
Но пока в разных концах десятикилометровой территории «Тяжмаша» еще только распалялись очаги цеховых митингов, прибывшие на завод гэбэшники уже быстро заняли все проходные и блокировали склад готовой продукции, где стояли готовые к отправке 187 танков «Т-90». Одновременно заводские стукачи и члены парткома и профкома активно разносили по всему заводу слух, что во время обеденного перерыва в столовой будут без талонов продавать рабочим настоящее, говяжье, а не китовое мясо, а также сосиски и масло — аж по два кило в одни руки!
— Наша власть, бля! — сказал сквозь зубы Степан Зарудный, наблюдая за суетой гэбэшников у ворот проходной. — Чуть что, нас же и под замок и кусок мяса в зубы, чтоб заткнулись!
— Я ж говорил: сразу надо было выступать! Пока они не очухались! Утром еще! — сказал ему на это молодой сварщик Анатолий Гусько. Он был максималистом, как все инвалиды.
— Ладно тебе! «Сразу!» Под пули лезть, как Стасов и Обухов?
— Если б весь завод пошел, они б и не стреляли!
— Если бы весь завод пошел, они бы из пулеметов стреляли, — сказал Степан. И посмотрел на часы. — Полчаса кончается. Ладно, я пошел. Без меня ничего не затевайте.
— Понял, — кивнул Гусько.
Зарудный вытер руки паклей и пошел к начальнику смены Левону Акопяну. Будка Акопяна была под самым потолком цеха, на антресолях. Три стеклянные стенки этой тесной клетушки фонарем нависали над двумя конвейерами сборки танков — так, чтобы начальнику смены было видно все, что делается в цехе. Поднявшись по лестнице к этой «голубятне», Степан сквозь стеклянную стенку увидел в будке не только Левона Акопяна, но и еще четырех незнакомых мужчин. Хотя все четверо были разного возраста и в штатских пальто, в их холодных лицах было что-то одинаковое, как в их форменных черных полуботинках. И Зарудный с легкостью угадал: эти из КГБ. Трое из них стояли у окон, наблюдая сверху за цехом, а четвертый что-то выпытывал у красного и явно закипающего от злости Акопяна.
— Нет, я ничего не слышал! Но люди правильно волнуются! Кто может выполнить эти новые нормы? Мы танки делаем, а не гондоны! — донесся до Зарудного голос Акопяна. Степан понял, что начальник «держит оборону», сатанея от необходимости быть вежливым с этими гэбэшными козлами. «Мы делаем танки, а не гондоны!» — была любимая присказка Акопяна, потому что, по утверждению Акопяна, «если гондон с браком, то хоть человек родится, а если танк с браком, то весь экипаж — к ф…»…
Короче, попадаться сейчас под горячую руку Акопяна было самым последним делом, и при любой другой ситуации Степан Зарудный даже не вошел бы в кабинет, но тут был особый случай. Поэтому Степан выпрямил свою жердерослую фигуру, развернул плечи и, вздымая внутри себя деланное возмущение, саданул рукой в дверь акопянской будки.
— Ну че, начальник?! — грубо сказал он с порога своим мощным, нахраписто-прокуренным голосом. — Долго я свой танк буду ждать?
— Какой танк? — не понял Акопян, а все четверо гэбэшников повернулись к Степану.
— Как «какой»? Да ты оф…, Акопян?! Стасов мой танк угнал, расф… его там, а это же моя продукция, е-мое! Он же на мне висит, этот танк ф…! Так что вы давайте — или подписуйте акт о приемке танка, а тогда ф… его как хотите, или я должен этот танк забрать на ф…, пока его пацаны на улице до винта не разобрали. Я с завода не уйду, пока мне танк не вернут!
— Так поезжай и забери этот танк сам! — гаркнул взвинченный Акопян.
— Во-первых, я три часа потеряю на трамвае за этим танком ездить, на ф… мне это надо — это раз! — не сбавлял напора Зарудный. — Во-вторых, с завода сейчас ф… выйдешь! А в-третьих, я без вас не поеду! Там в танке одной электроники на полмиллиона! Может, что и пропало уже, а мне отвечать?
Только теперь Акопян понял, какой спасительный выход подбрасывает ему Зарудный. Мгновенно погасив радостную вспышку своих больших карих глаз, он тут же выругался, словно в большой досаде:
— Вот е… твою беременную сардину! — и повернулся к гэбэшникам:
— Извините, товарищи. Речь действительно идет о танке, который стоит миллион… — и тут же взял трубку внутризаводского телефона: — Алло, коммутатор! Акопян говорит. Директора завода!…
Через десять минут Акопян и Зарудный в сопровождении начальника заводского отдела технического контроля и трех офицеров КГБ выехали на двух служебных «Волгах» из ворот завода и направились той же дорогой, по которой полтора часа назад промчался Андрей Стасов в танке «Т-90». Сидя рядом с Зарудным на заднем сиденье машины, Акопян сказал ему:
— Вовремя ты про танк вспомнил. Бутылка с меня.
Между тем жена Стасова, Ирина, неизвестно как покинувшая завод, шла по улицам к центру города. Скорее всего, и вахтер на заводской проходной, и прибывшие на «Тяжмаш» гэбэшники просто не обратили внимания на эту простоволосую, без пальто и без шапки женщину, приняли ее за чертежницу или лаборантку, налегке выскочившую в соседний магазин за сигаретами. И теперь Ирина — по-прежнему в одном домашнем халате и тапочках на босу ногу — шла по промороженному городу, по обледенелым тротуарам и протоптанным в снежных сугробах пешеходным дорожкам. Люди удивленно оглядывались на нее, провожали ее взглядом из окон трамваев и автобусов и, присмотревшись, замечали не только ее наряд, дикий для такой январской погоды, но и общую странность в ее фигуре, взгляде, походке.
Ирина шла по улицам как робот, как бездушный манекен. Даже на переходах она не останавливалась и не мешкала, а шагала на мостовую, не обращая внимания на красный сигнал светофоров и не поворачивая головы на гудки автомобилей или трамвайные звонки. Ее глаза смотрели вперед, в одну точку, и не видели дороги, а ноги несли ее тело без участия мысли — ровным и механическим шагом. И именно это ее отрешенное движение заставляло людей не только уступать ей дорогу и оглядываться на нее, но и напрягать память — кто это?… кажется, я где-то видел эту молодую рыжеволосую женщину?…
Кто-то попытался остановить ее — она не слышала. Кто-то в нерешительности увязывался за ней — пожилая женщина, потом еще две помоложе…
Миновав незаконченное, а точнее, брошенное строительство на том месте, где раньше был дом Купца Ипатьева, в котором большевики расстреляли царя Николая Второго и его семью, Ирина вышла на центральную, имени, конечно, Ленина, улицу. За шестнадцать месяцев, прошедших со дня последней прогорячевской демонстрации, здесь многое изменилось. Исчезли все пиццерии, «Мак Доналдс», пирожковые, исчезла яркая голоногая реклама и мальчишки-торговцы газетами, а также — по личному распоряжению нового первого секретаря обкома партии Федора Вагая — исчезла трамвайная линия. Зимний
