страны и — до выселения евреев — сохранить связи с США, ФРГ, Канадой и другими западными странами, но в то же время приходилось постоянно давать публичные объяснения изоляции Горячева — мол, после инфаркта врачи не разрешают Горячеву работать больше часа в день, мол, он на лечении, на отдыхе — короче, чуть не Ленин в Горках!
— А, может, ему уже пора в отставку? — спросил маршал Вязов.
Стриж и Митрохин улыбнулись разом, так очевидна была трусость министра обороны: если представить, что завтра Горячев каким-то чудом окажется вдруг в Кремле хотя бы на час, то первым он вздернет, конечно, Митрохина, но уже вторым — именно Вязова…
— Нет, — сказал Зотов. — С отставкой Горячева я бы теперь не спешил. Пока мы называем его Президентом страны, никто не ждет от нас военных действий. А отставку Горячева тут же расценят как знак ужесточения нашей политики, а нам это ни к чему. Уж если мы собираемся воевать, элемент неожиданности крайне важен.
Хотя это был хорошо обоснованный аргумент, Стриж и Митрохин продолжали улыбаться. Им было ясно, что Зотов рад потерзать Вязова страхами.
И эти улыбки взаимопонимания примирили их на сегодняшний день.
28. Екатеринбург, обком партии.
14.00 по уральскому времени (12.00 по московскому).
— Что там у тебя происходит? — спросил Стриж, хмуро глядя на Вагая с экрана видеосвязи.
— Через час все будет в порядке, Роман, — поспешно ответил Вагай. После августовского переворота он стал вместо Стрижа Первым секретарем обкома и сидел теперь в бывшем стрижевском кабинете. За его спиной, на стене, висела карта Екатеринбурга (бывшего Свердловска), на ней были видны красные кружочки, флажки и отметки карандашом.
— Докладывай, — приказал Стриж.
— Ну, имеют место разрозненные вспышки и драки с милицией, — неохотно начал Вагай. — Но мы с этим справимся…
Здесь же, в бывшем кабинете Стрижа, находилась сейчас вся новая команда Вагая — второй секретарь Серафим Круглый, начальник городской милиции полковник Сухин и начальник городского управления КГБ майор Шарапов.
— Точнее! Что происходит?! — даже на телеэкране было видно, что Стриж сейчас взорвется от злости. А между тем у Вагая были все основания считать Стрижа своим должником — выше, в Москву, Стриж Вагая не брал, чтобы, как он говорил, избежать обвинений в кумовстве и коррупции. Вот вам благодарность за преданность и за всю августовскую операцию!
— Да ничего страшного не происходит! — ответил Вагай как можно спокойней. — Утром действительно были сложности: какая-то девочка погибла в очереди за хлебом, и народ озверел. Напали на милицию, на «Тяжмаше» — митинг. А мать девочки пришла сюда и сожгла себя и милиционера, который не пустил ее в обком. Но сейчас все приходит в норму.
— Каким образом? — жестко спросил Стриж.
— На «Тяжмаше» мы продаем рабочим мясо — по два кило в одни руки. Ну, и чем слушать болтунов на митингах, люди ринулись за мясом. Так что на данный момент в городе имеют место только отдельные хулиганские инциденты…
— Например? — уже чуть спокойней спросил Стриж.
— Например, полчаса назад мальчишки бросили в милицейскую машину бутылку с горючей жидкостью. Вот здесь, — Вагай показал на карте красный кружок. — А здесь час назад бабы разбили витрины продовольственного магазина. Вот и все.
— Какие меры принимаешь?
— Вся милиция и ГБ подняты по тревоге. По городу ходят усиленные патрули с собаками. Ночью думаем взять всех, кто болтал на «Тяжмаше» о забастовке.
— Сухин, ты уверен, что справитесь без армии?
— Безусловно, справимся, Роман Борисович! — откликнулся начальник милиции Сухин.
— Шарапов, а ты меня слышишь? — спросил Стриж и скосил глаза в сторону от экрана — туда, где стоял начальник городского ГБ майор Шарапов.
— Слышу, Роман Борисович! Конечно, справимся! — громко сказал Шарапов, и объектив телекамеры вместе с телеэкраном медленно повернулись на звук его голоса.
— Слушай внимательно, — сказал Стриж Шарапову. — «Тяжмаш» — это завод оборонного значения. Все евреи, которые на нем работали, были, конечно, сионистами и имели своих агентов среди русских рабочих. Сионистов мы выслали на китайскую границу, но их русские агенты остались. И не исключено, что они каким-то образом поддерживают связь со своими хозяевами и по их приказу подбивают народ на забастовку. Ты меня понял?
— Так точно! — стоя по стойке «смирно», отрапортовал майор Шарапов.
— Ну, хорошо. Работайте. Только имейте в виду: сегодня вы с вашими беспорядками уже фигурировали на Политбюро. Надеюсь, не надо объяснять, что это значит. Тем не менее, мы вам пока доверяем. Но завтра лично нам доложите о ситуации. И еще. Круглый, это тебя касается…
— Слушаю, Роман Борисович, — сказал второй секретарь обкома Серафим Круглый, в его ведении была теперь вся идеология области.
— Как только Шарапов нащупает на «Тяжмаше» этих сионистких агентов, нужно развернуть по этому поводу кампанию в местной прессе. Ясно?
— Безусловно, Роман Борисович.
Стриж отключился, его изображение пропало с экрана. Скрипнула дверь, Вагай резко повернулся к вошедшей без стука молоденькой секретарше пышных форм:
— В чем дело?
— Из Пролетарского района полковнику Сухину звонят, — сказала секретарша.
— Ну и что? Селектора нет?
— Да ну его, селектор! — вяло сказала секретарша, проведя своим томным, с поволокой взглядом по стройным офицерским фигурам Сухина и Шарапова.
— Иди, иди, телка! — недовольно кивнул ей на выход Вагай, а Сухин взял телефонную трубку:
— Сухин слушает… Где?… Ну и чего вы ждете?… Сейчас выезжаю!…
— В чем дело? — спросил Вагай.
— На Рогожной улице бабы грабят продмаг, — сказал Сухин. — Милицейскую собаку зарубили топором. Разрешите мне их лично успокоить, Федор Ильич.
— Успокоить мы должны весь город, — задумчиво произнес Вагай.
— Но первым делом нужно найти агентов сионизма. Слыхали, что Стриж сказал? Мы уже фигурировали на Политбюро! Но если мы найдем агентов сионизма… Поэтому так, Сухин: всех баб, которые грабят магазин, передашь в КГБ. Не может быть, чтобы никто из них в прошлом не спал с каким-нибудь жидком. Ты меня понял, Шарапов? Человек десять-пятнадцать должны сознаться…
— У меня они все сознаются. Даже целки! — усмехнулся Шарапов.
Карательные отряды милиции и КГБ, водометы и «черные вороны» с воем сирен носились по городу, спеша ко все новым и новым вспышкам народного недовольства. Но хотя полковник Сухин лично принимал участие в «успокоении» города, успокоения не наступало. Даже простая операция по аресту женщин, поднявших скандал в продовольственном магазине на Рогожной улице, превратилась в новую кровавую схватку, потому что как раз в это время мимо шла рабочая смена завода «Станкостроитель». «Наших баб бьют!» — крикнул кто-то, и этого стало достаточно, чтобы рабочие, выламывая колья из заборов или вооруженные неизвестно откуда взявшимися кастетами, обрезками металлических труб и даже пистолетами, бросились на милицию. После войны в Афганистане у населения страны появилось полно оружия — ворованного из армии, самодельного, привезенного тайно из Афганистана. Так что в первые же мгновения два милицейских фургона — так называемые «черные вороны» — были перевернуты и шесть милиционеров пали замертво с разбитыми черепами. В следующую минуту милиция пришла в себя, открыла огонь, толпа, отстреливаясь из пяти пистолетов, стала разбегаться, оставляя на грязном снегу раненых и убитых. А в это время новая вспышка самоуправства уже вывернулась в другом конце города. Там толпа женщин и подростков атаковала хлебопекарный завод…
