кинокадров нашей борьбы. Смотрите… Это города Урала после бомбежки правительственной авиацией. Вы видите эти руины? Эти замерзшие на улицах трупы? Это трупы наших детей, матерей и жен… Я скажу вам: у нас, восставших, тоже есть ракеты, способные долететь от Урала до Кремля. Но мы не можем применить это оружие, мы понимаем, сколько тысяч невинных москвичей погибнет. Поэтому Уральский штаб восстания проголосовал против ракетной атаки на Кремль. Однако, как вы видите, такие гуманные соображения не свойственны кремлевским лидерам… Смотрите: это город Нижний Тагил. Здесь производилась половина советских танков. Для того чтобы эти танки не попали в руки восставших, как случилось на «Тяжмаше», правительственная авиация превратила город в руины. Смотрите и знайте: это руины наших жилищ… это трупы наших матерей, жен и детей…
А вот те, кто уничтожает нас, — вот целая банда сытых партийных деятелей, арестованных в Тюмени, Новосибирске… Да, это виселицы. Восставший народ вздергивает их на виселицы. Мы не скрываем правды. Есть самосуд, и есть виселицы, к сожалению. Но примите во внимание, что именно эта партия за семьдесят лет своего правления уничтожила 60 миллионов людей внутри своей собственной страны. Конечно, когда называешь цифру это звучит только статистикой. Но у нас в России нет ни одной семьи, в которой не было невинно убитых, сосланных в лагеря, прошедших через пытки в КГБ. Посмотрите на меня — я сам только вчера из лагеря. Разве моя мать не казнила бы своего следователя? Он сверлил мне зубы без наркоза, чтобы я подписал, что я израильский шпион… А ведь я тоже был коммунистом… И если вы поймете сердцем, через что прошел русский народ, вы поймете, почему сегодня Россия вешает милиционеров; партийных работников и гэбэшников… Граждане и Правительство великой Америки! В 1956-м году венгерский народ первым восстал против коммунистической тирании, но вы упустили тогда историческую возможность помочь венгерской революции.
В 1968-м вы упустили такую же возможность помочь восставшей Чехословакии.
В 1981-м вы упустили эту возможность в Польше. Сегодня к вам обращается восставший русский народ. Братья-американцы! Мы верим, что американский народ велик не только тем, что производит гигантское количество товаров, посылает космонавтов на Луну и создает думающих роботов. На том или ином уровне развития эти достижения, наверно, будут доступны любой нации. Но мы считаем, что величие американского народа заключается в его исторической традиции оказания гуманной помощи всем народам, переживающим стихийные бедствия или исторические катаклизмы.
Русский народ помнит тот американский хлеб, который в двадцатые и тридцатые годы спас миллионы жизней в голодающем Поволжье, на Урале и в Сибири.
Русский народ помнит ленд-лиз и братскую помощь американского народа в войне с фашизмом.
Русский народ помнит Эльбу. Это не правительства братались тогда на Эльбе, это наши с вами отцы братались тогда.
И сейчас мы просим вас люди Америки, великий народ Соединенных Штатов Америки! Иногда для поддержания уровня цен на мировом рынке вы сбрасываете в море зерно, масло, сыр — тысячи тонн. Но бывают в истории моменты, когда рыночные, торговые отношения между народами должны отступить на задний план перед отношениями человеческими. Дайте нам хлеб — ничего больше! Мы, русские, умеем прожить на воде и хлебе! Мы сумеем и победить так, без сливочного масла! Но хлеб нам нужен, мы голодаем. Мужчины, женщины, дети… Смотрите… Правительство отрезало нас от всех источников снабжения. Наши дети, наши старики и женщины ждут от вас проявления истинного американского величия — простой и гуманной помощи ХЛЕБОМ. Помните: История вознаградит вас за это величие, как вознаграждала и она вас всегда по завету «рука дающего да не оскудеет…»
Экран погас, Президент продолжил свою речь:
— Дамы и господа! По сути, мне нечего добавить к этому Обращению. Нечего — за исключением того, что я присоединяюсь к нему и как ваш Президент, и как простой американец. Мы можем как угодно относиться к политическим событиям в России, но мы не можем игнорировать тот факт, что миллионы людей голодают и замерзают в Сибири. Поэтому я направил Вам предложение, по которому Вы будете сегодня голосовать. Я предлагаю оказать голодающим народам Урала и Сибири немедленную помощь в размере одного миллиона тонн зерна. Кроме того, я предлагаю выделить им из фонда помощи слаборазвитым странам масло, мясо и другие продукты на сумму в триста миллионов долларов. Это продовольствие может быть доставлено во Владивосток и другие русские порты по мере перехода их в руки тех, кто обратился к нам за помощью.
Я верю, что гуманные американские традиции будут достойно продолжены сегодня, во время вашего голосования. Да благословит вас Бог!
День пятый. 31 января. 199. годa
40. Иерусалим.
17.32. по местному времени.
Надрывный и густой, как при военной тревоге, вой сирены катился по вечернему Иерусалиму. При ее первых же звуках пустели улицы города, люди выскакивали из машин и вбегали в подъезды домов, спешно, с лязгающим звуком металлических штор закрывались витрины и двери магазинов, кафе и мелких лавчонок. В центре города, на рынке, последние торговцы торопливо сваливали в тележки остатки непроданных овощей и фруктов и бегом катили их к выходу. Хурма, мандарины и авокадо падали с этих тележек и, катились по мокрым булыжникам, но никто из продавцов даже не поворачивался подобрать их. Только кошки сторожили в рыбных рядах непроданную и обреченную на выброс рыбу, да последние покупатели еще пытались что-то купить, совали продавцам деньги, но те грубо отталкивали от себя их руки с деньгами — по рядам уже стремительно шел пейсатый и широкоплечий, как биндюжник, староста рынка и кричал зычно и грозно:
— Шабес! Шабес!
В этот час наступления очередной субботы в верхней части города, в Гило, хозяйка небольшой виллы зажгла субботние свечи и подала на стол праздничное вино и накрытую белой салфеткой халу. Широкое темное платье этой молодой, не старше тридцати лет, худенькой женщины не могло скрыть размера ее живота, характерного для женщин на шестом-седьмом месяце беременности. Два мальчика, девяти и восьми лет, в темных костюмах и белых рубашках с галстуками, вкатили в комнату детскую кроватку со спящим годовалым ребенком, поставили ее в угол и тут же сели за длинный обеденный стол, по обе стороны которого уже чинно сидели еще шесть детей-погодков — четыре мальчика в черных праздничных костюмах и галстуках и две девочки в нарядных синих платьях с белыми кружевными воротничками и в белых же колготочках. Самой младшей из сидевших за столом детей было два с половиной года, но и она сидела тихо и чинно, как взрослая. И лишь рука ее нетерпеливо тянула рюмку навстречу десятилетнему брату, который, на правах старшего, разливал всем слабое субботнее вино. Мальчик совершал эту церемонию, храня на лице строгое ритуально-сосредоточенное выражение. Сначала налил вино отцу, потом — матери, севшей от отца по левую руку, затем гостю, сипевшему справа от отца, и дальше — своим братьям и сестрам в порядке старшинства.
Но при всем своем старании выглядеть сосредоточенным на субботней церемонии, дети не могли удержаться от острых любопытных взглядов в сторону гостя — впервые в жизни они видели такого рослого японца.
Гость тоже с любопытством наблюдал за этой субботней церемонией. Он прилетел в Израиль два часа назад, и это был его первый в жизни ужин на израильской земле. Хотя Бэрола Леви, хозяина этой виллы и легендарного главу израильской разведки, Джиро Йошида знал давно. Точнее — знал о нем по тем статьям в газетах, которые подробно расписывали биографию Бэрола и часто, наверно, досочиняли ее, приписывая этому рыжебородому крепышу чуть ли не все дерзкие операции Моссада за последние годы. Будучи сам в прошлом военным летчиком и даже командиром авиаполка, Йошида теперь с особым интересом и даже с некоторой завистью разглядывал летчика, который в двадцать четыре года с идеальной точностью разбомбил иракский атомный реактор, а в тридцать организовал похищение из Англии Мордехая Вануну…
— Барух ата адонаи… — генерал Бэрол Леви, закрыв глаза, чуть раскачиваясь всем телом на стуле и держа руки у своей рыжей бороды, стал негромко молиться над халой. Дети неслышным шепотом повторяли за ним слова молитвы. Йошида вежливо прислушивался к гортанным словам незнакомого ему языка. Неужели этот совершенно немелодичный язык с какими-то сухими, как выжженный песок пустынь, согласными, был когда-то языком его народа, а этот субботний обряд со свечами, вином, молитвой над
